Князь Ода Нобунага
улыбнулся. Лицо его было лицом Акэти Мицухидэ, предателя и убийцы,
чье тело князь носил с момента своей гибели в храме Хонно. Улыбка
осталась прежняя, из прошлой жизни. Эта улыбка заставляла трепетать
друзей и содрогаться врагов. Сейчас, когда Нобунага обрел титул
сёгуна, всякий падал ниц, завидев лишь тень улыбки военного
диктатора Чистой Земли.
Всякий, да. Но только
не монах, над которым горели небеса.
-- Это так.
Чай остыл, но Кэннё
сделал глоток. Горло саднило, вчера монах простудился во время
медитации. Никогда раньше болезнь не смела приблизиться к Кэннё,
когда он медитировал. Все однажды происходит впервые: и жизнь, и
смерть.
-- Вы правы, я зову вас Демоном-повелителем Шестого
неба. Я зову вас так в память о великих годах. Я сам дал вам это
имя, мне оно ближе всего.
Демон взял свою чашку.
Чайный набор был сделан из пористой, грубо обожженной глины
безымянным мастером, рожденным в Кути. На чайнике, если не
вглядываться, можно было разобрать контур горы с белой вершиной.
Стоило всмотреться пристальней, и гора исчезала, превращаясь в
бессмысленный набор черточек и выпуклостей. Люди полагали, что это
Фудзияма. Монах знал: это Акаяма, Красная гора, где ему явился
будда Амида; знал это и демон.
Случайный человек
отдал бы чашки с чайником слугам, побрезговав грубостью работы.
Знаток отдал бы за этот набор годовое жалованье самурая среднего
ранга.
-- Мне тоже, -- демон
рассмеялся. Лицо его сейчас походило на боевую маску. –
Представляете? Это имя напоминает мне о молодости. Проклятый Акэти!
Ему стоило убить меня пораньше. Нет, тело пришлось мне впору,
жаловаться было бы неприлично. Хорошее, крепкое тело, закаленное в
походах. Но он украл у меня шесть лет жизни! Моему духу пятьдесят
восемь лет, а телу шестьдесят четыре. Вам знакома эта песня?
Князь вернул чашку на
поднос. Пальцы Нобунаги задвигались, отбивая ритм, словно воздух
превратился в барабан.
-- Человеку суждено
Жить под небом лишь полвека,
Наш бренный мир – сон…