В памяти непроизвольно всплыло лицо жены с грустными и усталыми глазами. Почти три десятка лет собирает и провожает она его в тайгу и за все это время ни разу не упрекнула, не пожаловалась, что, уходя на промысел, он перекладывает на ее плечи все тяготы и заботы по дому, хозяйству. Лишь изредка просит: «Бросил бы ты эту тайгу».
Вернулись собаки. Забредя в реку по грудь, кобель стал жадно лакать воду. Сука осталась на берегу и внимательно смотрела на хозяина, словно пытаясь понять, почему он не радуется свободе, не выходит на берег, а сидит в лодке, словно собирается плыть еще куда-то.
– Все! Встряхнулись! Сантименты оставим на потом, – громко, так, что кобель перестал лакать воду и уставился на хозяина, вслух произнес Михалыч. – Ну что там в избушке? Порядок? – обратился он к собакам. За многие годы, что он провел в тайге, у него выработалась привычка разговаривать со своими четвероногими напарниками.
Привязав лодку, накинул на плечи рюкзак и, захватив карабин и ружье, стал по тропинке подниматься на береговой откос, где в зарослях высокой травы, под раскидистыми кронами пихт виднелась избушка и баня под общей односкатной крышей. Между ними чернел пустотой просторный тамбур.
Присмотревшись к тропинке, увидел оставленные кем-то отпечатки резиновых сапог, не полностью замытые летними дождями. «Значит, были гости», – заключил охотник.
Сам он был здесь в середине мая по большой воде, когда забрасывал основной груз – продукты и снаряжение. Летом так и не выкроил время сбегать сюда, не пустили хозяйственные заботы, ремонт дома, внуки, которых привозили на все лето дети, живущие в городе.
Не доходя до избушки, увидел, что заготовленная весной на первое время поленница березовых дров основательно «усохла» – осталась треть от того что было. Перед входом в тамбур наступил на что-то твердое в поднявшейся за лето траве, нагнувшись, увидел топор, которым всегда колол дрова, валявшийся на земле, с почерневшей от дождей и сырости ручкой.
– Ну что за народ! Готовое сожгут! Нужное бросят! На косе полно сухого тальника – возьми, заготовь, сложного-то ничего нет! – в сердцах произнес он. – Взял инструмент – положи на место! – чертыхнувшись, Михалыч с размаху всадил топор в чурку, стоящую под навесом. Повесил на спицы, вбитые в стену, рюкзак, оружие. Распахнув дверь, заглянул в избушку. Бросился в глаза белый листок бумаги, лежащий на столе. Перешагнув порог, подошел ближе. Рядом с листком в герметичной прозрачной упаковке лежали штук двадцать искусственных мушек и с десяток мормышек с блестящими медными головками.