Бабушка шла в хлев с ведрами – пришло время кормить свиней. Она их очень любила, ласково разговаривала, гладила по бокам. А те довольно хрюкали и тыкались мокрыми пятачками в руки.
– А можно мне? – Ева подбежала к ним и вдруг замерла. Глаза её расширились и остановились, будто остекленели.
– Да не бойся ты! – сказала бабушка. – Не тронут.
Но Ева уже усвистала, сверкая пятками, а за ней понеслась свинья.
«Съест! Точно съест!»
Ева взметнулась на скамейку, а хрюша остановилась рядом, задирая голову и толкая носом: «Хрр!»
Ева стояла, боясь шелохнуться, вцепилась в прутья забора, а потом как разревелась:
– Ба-абушка! Аыы!
Бабушка выбежала из хлева и всплеснула руками:
– Ну, милые! Чего ревешь-то? Не съест она тебя! Интересно ей.
Она обхватила свинью за шею и подтащила к себе.
– Пойдем, Хруся.
Только когда свинья с недовольным хрюканьем исчезла за дверью, Ева решилась слезть. Ноги дрожали и не слушались, из глаз так и текли слезы, и она размазывала их по щекам кулаками.
– И не пойду к вам больше! – обиженно сказала Ева и показала язык.
– Чего напугалась, они ж добрые, мои хрюшки, – проговорила бабушка, но Ева на всякий случай снова залезла на скамейку. – Да уж не выйдет, полно тебе. Пошли лучше обедать.
Ева всхлипнула, но бабушку послушалась. Ведь исследовать бескрайний мир сытой намного приятнее.
Каждое утро Иван Никифорович вставал в пять часов.
– Ну, что, соскучилась, поди, за ночь? – спрашивал он у герани, одиноко стоявшей на подоконнике. – Сейчас я тебе подсоблю, – и поливал её отстоявшейся водой.
Потом ставил эмалированный закоптелый чайник, а когда тот вскипал – наливал себе крепкий чай. Чашка у него была большая, старая, ещё от отца осталась. Кое-где уже появились сколы, но Ивана Никифоровича это ничуть не смущало. Он пил чай обстоятельно – маленькими глотками, смакуя вкус на языке, и иногда даже причмокивал от удовольствия. Закончив с чаепитием, чашку сразу мыл и убирал сушиться. А к шести кровать была идеально заправлена, сапоги начищены, седые борода и усы аккуратно уложены.
Иван Никифорович вышел из дома к небольшой подсобке, что ютилась тут неподалёку, взял там метлу и мешки – пора за работу. Вот уже двадцать лет он трудился в своём дворе дворником и занятие это на удивление любил и уважал: и в движении, и на воздухе, всё для здоровья польза. Казалось, правда, иногда, что и не видят его вовсе. Стороной обходят. Оно и понятно: утром бегут на работу или учёбу, боятся опоздать, вечером – домой, разве есть когда людей разглядывать?