– Пошто Куприяну. Он у нас за народ стоит, артель соорганизовал, а ныне мельницу паровую задумал строить на благо наше, а то Тузиков совсем обнаглел, три шкуры стал с нас драть за помол.
– А не Тузиков ли подговорил работника своего худо сделать Куприяну? – высказал мысль Лев Перепёлкин. Надысь повздорили они шибко насчёт мельницы-то.
– А то верно, – поддержали Перепёлкина многие сельчане. – Шибко на днях повздорили Тузиков с Куприяном Фомичом.
– А вот щас мы и поспрошаем его, Чумаченку-то. А ежели запираться зачнёт, то без всякого суда руки отрубим и все дела… пущай потом робит култышками, – стоял на отрубании рук Ковригин.
– Отдаю его в руки ваши, люди. Забирайте и судите всем миром, а моё решение одно, – гнать его из села, но прежде, как решили, выпытать, кто послал его на злыдничество этакое, чтобы коров со двора уводить, ибо чую, правильно говорите вы, не по своей воле затеял он злое дело, Тузиков направил его во двор мой. Ну, а ежели отпираться будет, выгораживать хозяина своего, тогда рубите ему руки, а заодно и ноги… другим наука будет, как шастать по ночам по чужим дворам.
Стали разбираться, с какой такой надобности Чумаченко оказался ночью во дворе дома Севостьяновых.
Поначалу Кузьма говорил, что случайно оказался во дворе дома Севостьяновых, – смиренным взглядом и тихим жалобным голосом клонил к себе толпу людей: «Люблю гулять ночью, особливо после тяжёлой дневной работы. Свежо, дышится легко, голова думы всякие благие думает», – но после слов жены Севостьянова – Авдотьи, в руках которой появился топор: «Гулять возле нашего коровника, прячась в тени?» – Чумаченко перестал юлить и завираться.
– Смилуйтесь, люди добрые! – возгласил он. – Не рубите руки! Пошёл во двор уважаемого в селе человека Куприяна Фомича Севостьянова по наущению хозяина моего Ивана Самойловича. Сильную злобу он затаил на него за то, что тот надумал мельницу паровую строить.
– Коли правду говорит, развяжи его, Куприян Фомич, – сказали люди. – И пусть восвояси идёт. Человек он подневольный и зла никакого не сотворил…
– Разве что нос Куприяну раскровянил, – звонко засмеялась Таисия Иванова.
– Бог с ним… с носом, заживёт, – ответил Севостьянов. – Тут дело в другом. Надобно чтобы он бумагу написал, что не наговор слова его на Тузикова, а истину глаголил. Ежели отпустим его, на попятную пойдёт, докажи потом, что правду говорил.