– Об этом не может быть и речи.
– Ну пожалуйста!
– Это невозможно.
– Почему я не могу поехать?
– Потому что не можешь. Слишком рано…
– Но почему…
– Потому что я так сказал! – резко перебил меня отец.
– Всего на несколько дней.
– Нет. Это не обсуждается. И довольно скулить. Больше не хочу слышать ни слова об этом. Понял?
Отец никогда не говорил со мной в таком тоне.
Дождь стоял стеной. Вода ручьями стекала с навеса, но меня это не волновало. Я встал и двинулся по улице к железнодорожной станции. Через несколько шагов рубашка, лоунджи и рюкзак промокли насквозь. Мои вьетнамки вязли в глинистой жиже. Я продолжал идти.
– Бо Бо, подожди! – окликнул меня отец, и я прибавил шагу. – Да постой ты!
Мопед, проезжавший мимо, угодил в лужу, отчего вся моя белая рубашка покрылась комьями грязи.
– Подожди меня!
Хватит с меня ожиданий. Отец не имел права уезжать так рано.
Слезы на моих щеках смешивались с каплями дождя. Я не обращал внимания.
Отец почти догнал меня. И тогда я побежал. Я бежал изо всех сил. Мимо станции. Через пути. Вверх по склону. Мне было плевать на дождь, боль в груди и кровоточащие царапины на ногах.
Добравшись до дому, я вынес из своей комнаты губную гармошку и положил на стол.
Через несколько минут появился запыхавшийся, насквозь промокший отец. В руке он держал потерянную мной вьетнамку.
– Можешь забирать и гармошку! – Я ткнул пальцем в его подарок. – Мне она больше не нужна.
Несколько дней я прожил у Ко Айе Мина.
Однажды вечером, сидя в его домике, я рассказал о женщине, ответившей по телефону, и о поспешном отъезде отца.
Ко Айе Мин молча слушал мой рассказ, иногда морща лоб и покусывая губу. Когда я закончил, он надолго задумался.
– Должно быть, у твоего отца были на то причины, – наконец решил Ко Айе Мин.
Я хмуро посмотрел на друга. Не такой ответ мне хотелось услышать. Совсем не такой. А какой? Подумав, я понял, что и сам не знаю.
Бедный Бо Бо?
Нет, я не искал жалости к себе.
Как твоему отцу хватило наглости вот так взять и уехать? Теперь снова целый год жди его приезда.
И не это. Вздумай Ко Айе Мин осуждать моего отца, я бы сразу встал на его защиту. Внутри у меня все так переплелось и перепуталось, что я не знал, кому бы удалось распутать этот клубок. Только не мне.
Должно быть, у него были на то причины.
Чем больше я раздумывал над этой фразой, тем сильнее ощущал свою беспомощность.