– Сейчас Вячик думает, что я вытащу калоши из кармана: на вот, мол, не оставляй больше.
Дома появился в половине первого. Пропажа калош воспринялась родителями довольно спокойно. И не упрекали за поздний приход. Настроение, конечно, повысилось, и, уже умываясь, я вспомнил, что сегодня суббота, вернее уже воскресенье, и что завтра отцу не надо на работу, и что зря я беспокоился о позднем своем возвращении домой.
13‐е, вторник. В воздухе пахнет войной. Все разговоры только об этом. К чему учиться, к чему заниматься шахматами, если война все порушит. Один из группы журналистики сказал вполне серьезно: «Я, вероятно, успею закончить университет еще до войны, а потом буду военным корреспондентом».
17‐е, суббота. Завтра выборы. На Кировском заводе от РСФСР выдвигают Сталина. Город украшен как в самые большие праздники. Горят, сияют тысячи огней. Помещение шахматного клуба занято под выборы.
22‐е, четверг. На комсомольском собрании курса выступил Алиев. Что-то говорил быстро-быстро, было не разобрать. Но зато все поняли, когда он сказал, что в комсомольском бюро не работают, а «поют, как холостыми патронами стреляют». Зал засмеялся, зааплодировал.
25‐е, воскресенье. Сегодня общефакультетский вечер. Мы, сербская группа, получили задание проверять билеты при входе.
По дороге на вечер замечаю: идет мамаша с сыном лет пяти, а то и меньше. Слышу, как она говорит пузану: «Пушкина все любят, не только один ты…» А ведь клоп!
Еду в трамвае, гляжу на грудного ребенка, завернутого в одеяло. Он на кого-то вылупил глазенки – на того, кто стоит сзади меня (да и так его держала мамаша, что он мог в одном направлении смотреть только). Неожиданно дитенок взглянул на меня: круглые, чистые глазенки, немигающие, как у котенка. Я не сдержал улыбки, покраснел, чувствую. Что за сентиментальность! Не дай бог, еще кто увидит. Пальцем попытался согнать улыбку с лица, стараясь больше не смотреть на сосунка.
На вечере бывалые старшекурсники, разузнав, кто дежурит, вовлекли нашу группу в аферу. Пропуская тех, кто с билетами, мы изымали у них билеты и тут же их перепродавали. Выглядело это так: показывали билет желающему попасть на вечер, за его обозрение он выкладывал трешку и проходил; таким образом собрали рублей девяносто. Во втором отделении концерта прокутили их в столовой. На каждого, однако, пришлось немного. Авторитеты утверждали, что раньше собирали в несколько раз больше. Домой возвратился навеселе в двенадцать, а вечер продолжался до полпервого ночи.