В серых глазах Морица заплясали искры – так, как когда-то в детстве, когда он уверял мелкого братишку, что точно-точно знает, как прокрасться на кухню мимо старой Лотты, или что мама нипочем не схватится, что они сбежали в ночной прилив на рыбалку.
– Вообще, конечно, нет, – лукаво прищурившись, так, что у Ксандера аж сердце защемило, сказал брат. – Но ты ж не думаешь, что я тут просто так тебя ждал?
У Ксандера перехватило горло от внезапной безумной надежды – он даже закашлялся снова, горло всё-таки ещё саднило, а Мориц уже улыбался своей доброй залихватской улыбкой.
– Ты же понимаешь, тут место особое. Они на свою беду тебя взяли – может, хотели посмеяться, а может, ещё что. Они думают, что победили раз и навсегда. Но победим – мы, – рука брата снова обхватила его за плечи, стиснула. – Ты. Ты ведь наш последний шанс.
Ксандер кивнул. Это он уже слышал.
Так говорила мать каждый раз, стоило ему вернуться домой. Вот и сейчас, словно не Мориц, а она стояла перед ним – гордая, волевая – и проникновенно и пронизывающе смотрела ему в глаза, будто желая вложить в него ту часть этой гордости и воли, которой, по её мнению, ему недоставало.
– Mijn bemind zoon, ты должен понять…
Он понимал как никто. Она, конечно, была права. Она родилась в другой стране, которая четыре столетия назад завоевала свободу и единая носила имя Нидерланды, и дочь этой страны не хотела мириться с тем, что народу её мужа и детей выпала иная судьба. И оказываясь рядом с ней, что ему едва позволялось на месяц раз в году милостью иберийских хозяев, он тоже не хотел мириться.
Вот и сейчас…
– Всё можно изменить, Ксандер, – убежденно говорила она. – Ты наследник трона, истинный и законный король. Люди тебя любят, они пойдут за тобой. Тебе дана великая сила, и ты должен использовать её на благо своей страны.
Он не смотрел никуда, кроме её лица, но чувствовал, что они не одни, что домочадцы и слуги вокруг, и многие из них сейчас слушают, затаив дыхание и отчаянно молясь, чтобы она его уговорила, чтобы он ответил «да».
Можно подумать, он был против!
– Мне нужно вернуться, – сказал он, но голос его звучал не мягко, а скорее вяло.
Руки матери сжали его плечи, будто глину, как если бы она старалась вылепить из него некое подобие самой себя.
– Я должен…
– Ты ничего не должен этим spaanse moordenaars! – серые глаза матери горели яростным огнём. – Ты должен нам, ты принадлежишь нам, а не им!