и мята глаз и губ кудахчет псу
задверному: ату, мой перекатый.
подошв вериги-шуры, пустоглядь
и муры лета колыхают и курлычут:
опять в роду последний сын, опять
тот августовский жар и вычур.
и можно божески про все ему в зрачок —
немое, сокровенное, по крови
одной и бирюзовой, на бочок
выкладывать за край и кровлю.
но тут уже не август – сталактит,
дрожит молчальником над талым черноземом,
и грудь геолога от пустоты мычит
в косяк двери, косяк птенцов над зевом.
***
Ничего, кроме точного «будет, давай в сентябре»,
позасолнечным месяцем, молокоедом строптивым
вытираешь испачканный палец, не свой и во сне,
и слюна горьковата и просит железа и дыма.
И такое опять познакомое то ли в лицо,
то ли в плечность плотины в стопе, проходящей бесстыло,
ну споткнись же о взгляд августовского «мало ли что
будет с этой душою твоей, зачехленной и гиблой».
Минометное горе мое, Божья ворвань, слепой казантип —
гулким топким штыком где-то здесь, где стучит и смеется
этот мой тонкокожий двубортный молчун-арлекин
то по левой, то правой щеке у малютки-аорты
проходящий то вкось, то прямей, в направлении от
дребезжащего хлама, где вздернута лампочка в шомпол,
вот же ампула эта, стозевна, вот августа шмот
разрастается комом в виске в предсентябрьской ломке.
***
Попущено веко загодя, мылкий щелок
не зрит, но в горшках проедает, смывает взвесь
того, что осело в тебе с корабельных сколов,
щепы и щенят, у юнги в каюте грех.
Но силится сверток утра как мачта с оси,
свистает наверх без лишних, киты скребут
по дну животами-забралами за колосья
полей по земле, где копией эта муть
небесного моря в Твоей бороде Отцовской
(Твое ли здесь отчество, сирый, убогий, мой),
и мчатся на всех парусах мотыльки и сосны,
и снится корабль – что мертвый, но как живой.
***
где было «растли ее», осы ножниц,
смотря не в себя, не в себе, но вверх,
у туфли каблук инфузории кожной,
с души несбываемый ритм и бег.
и то, как звенишь и несешь куда-то
подъемный стоп-кран у внизу хребта,
похоже на августа имитатор,
иллюминатор, где осень-шар.
***
не родись красивым, но родись.
в августе затяг похож на стружку:
сыплется как перхоть прямо ввысь
пепел, ненавидимый на ушко.
вот идут телята, где макар
и не гнал, не сцеживал парное
за грудиной чувство молока
жабой задыхаемой, грудною.
вот висок – плотиною на мель,
«не родись», – пылит в глаза, и плещут,