– Билл, – отвечал он снова. – Ей-богу! Билл Пит, никак не иначе.
– Шутите? – переспросила она.
– И вовсе не Билл, – вмешалась другая.
– А вы почем знаете? Вы меня никогда и в глаза невидали.
– Ну и что ж, что не видела! И так знаю, что врете!
– Ну как же – Билл? – спрашивала первая.
– Пусть будет Билл, – дружелюбно сказал он. Она ухватила его за плечо и весело тряхнула.
– Так и знала, что врете. А все-таки вы ничего себе. – Он пожал ее ищущую руку и на ладони нащупал знакомые царапины и шрамы.
– Давно ушли с консервного завода? – просил он.
– Вы почем знаете? Вы уж не ясновидящий ли? – вскричали обе девушки.
И, обмениваясь с ними разными глупыми шутками, он вдруг мысленно увидел перед собой огромные тома библиотеки, хранящие мудрость веков. Он с горечью улыбнулся неуместному сейчас видению, и опять сомнения охватили его. Но за всеми этими мыслями и словами он не упускал из виду поток уличной толпы. И вот он увидел ее в ярком свете фонарей, она шла между братом и незнакомым юношей в очках. Сердце его замерло. Он долго ждал этого мгновения. Он успел разглядеть что-то легкое и воздушное вокруг ее царственной головки, стройные контуры ее фигуры, изящество походки, движение, которым она подобрала юбку, когда переходила через улицу. И вот она прошла, а он остался с этими двумя работницами, стоял и смотрел на их убогие платья, носившие следы жалких и отчаянных попыток принарядиться, их дешевые ботинки, дешевые ленточки, дешевые колечки на грубых пальцах. Кто-то тронул его за руку, и он услыхал голос, сказавший:
– Проснитесь, Билл. Что такое с вами?
– Что вы сказали? – переспросил он.
– Да так, ничего особенного, – отвечала черноглазая, тряхнув головой, – я только подумала…
– Что?
– Было бы недурно, если бы вы подыскали кавалера для нее, – она указала на подругу, – и мы бы пошли куда-нибудь выпить кофе и поесть мороженого.
Он почувствовал внезапно какую-то духовную тошноту. Уж очень груб был переход от Руфи ко всему этому. Рядом с зовущими глазами этой девушки Мартин увидел вдруг лучезарные, ясные глаза Руфи, глаза святой, взиравшие на него с недосягаемых высот чистоты. И он почувствовал в себе великую силу. Он выше всего этого. Жизнь для него нечто большее, чем для этих девушек, мечтающих о кавалерах и о мороженом. Он вспомнил, что и раньше он жил в своих мыслях особой, тайной жизнь. Он пробовал иногда поверять эти мысли другим, но до сих пор не нашлось ни одной женщины, способной их понять, да и ни одного мужчины тоже. Если он высказывал их вслух, слушатели смотрели на него с недоумением. Да, если его мысли им недоступны – значит, и сам он выше их. Он почувствовал в себе силу и сжал кулаки. Если жизнь для него нечто большее, то он вправе и требовать от нее большего, но только, конечно, не здесь, не в общении с этими людьми. Эти черные глаза ничего не могли дать ему. Он знал, какие мечты отражены в их взгляде, – о мороженом и еще, пожалуй, кое о чем. Тогда как ее неземной взор обещал ему все, к чему он стремился, и еще бесконечно многое. Книги, картины, красоту и спокойствие, изящество возвышенной и утонченной жизни – вот что обещал этот взор. За черными глазами совершался мыслительный процесс, известный ему во всех подробностях. Это был как бы часовой механизм. Он мог наблюдать каждое колесико. Они звали к пошлым, низменным утехам, ведущим к пресыщению, в конце которых зияла могила. А тот неземной взор звал к проникновению в непостижимую тайну, в чудо вечной жизни. В нем он видел отражение ее души и отражение своей души также.