Приехали родители Петра Петровича в Гусинец и разом угодили в широкие дружеские объятия Антона Григорьевича.
– Чего это ты размахнулся так? – с удивлением спросил Петр Иванович, глядя на длинный стол, выставленный под сенью яблоневого сада.
– А может, в последний раз гуляю? – со смехом, все еще тиская друга за плечи, ответил Антон Григорьевич.
– Уезжаешь куда? – насторожился Петр Иванович.
Спросил-то спокойно, но сердце замерло: знал он хорошо о тяжелых фронтовых ранениях друга.
– Да дурачусь я! – отшутился Антон Григорьевич. – По друзьям соскучился просто да соседей желаю от души угостить. Вот и все.
Все – так все… Гуляли и впрямь всей деревней. Широко гуляли: две гармони до утра не умолкали; бабы голосили частушки, мужики выдавали русскую плясовую да «Барыню» с выходом; пустели одна за другой четверти с ядреным самогоном, и некоторые, кто послабее, завалились под яблони и, перекрывая стрекотание всего садового братства кузнечиков, пугали храпом окрестных собак. Тут-то и подошли у Марии Поликарповны самые что ни на есть схватки – рожать начала. Хорошо, рядом оказался кто-то способный здраво мыслить (Петр Иванович-то ее уж «никакой» был) – привели бабку, сведущую в повивальном, то бишь акушерском, деле, и вскоре, возвещая о себе, слабенько заголосил новоявленный младенец – в Гусинце прибыло…
Роды, к слову сказать, прошли на удивление гладко.
– Ангел Хранитель, не иначе, помогал тебе, – сказала Марии Поликарповне, перекрестившись на образа, бабка-повитуха, – ишь тебя, болезную, занесло-то куды! Время ли тебе для гульбы-то?
Молчала Мария Поликарповна и лишь прижимала к себе младенчика, кровинушку свою. «Петенькой назовем, – прошептала потом чуть слышно, – в честь деда мужнина…» Под утро прибежал протрезвевший Петр Иванович, таращил глаза и все хлопал себя по бокам руками – чувствовал за собой вину. Подошел к роженице и какой-то карапуз лет трех. Долго, вытягивая шею, смотрел на младенца. Его отодвигали в сторону – не мешайся, мол, под ногами! – по попке даже шлепали, а он все равно упрямо пробирался к кровати и смотрел (и что понимал-то?). Да еще странно как-то смотрел, совсем не по-детски, будто знал что-то наперед – о том, что будет когда-то. Никто, правда, этого не заметил: до него ли, карапуза, два вершка от горшка? Однако когда он хозяйке, матери своей, под ноги попал, получил взбучку и со словами: «Что тебе здесь, Колька, за дело?» – был окончательно изгнан. Напоследок успел он таки еще раз взглянуть на попискивающего младенца. Взглянул обещающе: мол, свидимся – какие, мол, наши годы?