К утру я подмёрз. Обычно бок мой греет стенка, за которой – печка. За ночь уголь прогорел – стена остыла, и прижиматься к ней стало бесполезно. Родители похрапывали на разложенном диване. Мама – под ватным одеялом. Отец выставил ноги из – под своего тоненького – ему всегда жарко.
«Встал первым – иди за углём, это морской закон!» – так говорит папа Марк. Встаю босиком, в трусах и майке. Надеваю отцовские шлёпанцы, накидываю его куртку, подхожу к входной двери. Аска уже за ней и робко скребёт когтями.
– Хозяин, п – п – пусти, б – б – больше н – н – не могу!
Дворовая собака может войти в дом только с разрешения хозяина – это Азка усвоила с щенячьего возраста. О том, что никакой я не хозяин, она, конечно, знает. Но тут мы оба делаем вид, что всё по правилам. Осторожно, стараясь не шуметь, приоткрываю дверь.
– Ну, заходи!
Собака, радостно постукивая хвостом и царапая когтями пол, вползает в прихожую.
– Я только чуть – чуть погреюсь и уйду, – еле слышно поскуливает она.
– Давай. Только тихо! Родители спят!
– Я тихо. Очень тихо, хозяин! – преданно глядит снизу вверх моя Азка. Дрожа, распластывается по коврику.
Выхожу на заснеженное крыльцо – белизна ослепляет. На ощупь, стараясь не хлопнуть, закрываю дверь.
Задеваю пустое угольное ведро – оно падает.
Гулкий жестяной звон.
Чертыхаюсь.
Цепляю его за обжигающе холодную дужку. Иду на задний двор – в кладовку.
Двор не узнать. Сугробы на земле, сугробы на крышах. Ветви прогнулись от светоносного покрова. Даже расчищенные с вечера дорожки замело так, что не пройти.
В огромных отцовских шлёпанцах снег можно разгребать, словно лыжами. Он быстро набивается внутрь. Тает между пальцами.
Но мне не холодно – весело!
Перед кладовкой – белое, как весной в цветах, вишнёвое дерево. Ветви склонились под тяжестью. Цепляю их макушкой и получаю заряд ледяного пуха за шиворот. По спине течёт ручеёк.
Распахиваю дверь кладовки. Из – под низкой крыши вылетают горлинки и мечутся, натыкаясь на ветви. Новая лавина обрушивается на меня. Спасаясь, резво запрыгиваю внутрь.
В кладовке едва ли не холоднее, чем на улице.
Темно.
Пахнет углём и керосином.
Нащупываю совковую лопату и начинаю загребать уголь из кучи. Выворачиваю куски покрупнее. Лопата скользит и звякает. Сыплю в гремящее ведро.
На меня ползёт чёрная пыль. Чихаю. Пячусь. Ведро уже почти наполнено. Задерживаю дыхание, но пыль всё равно лезет в глаза и нос. Подхватываю ведро – и за дверь.