– На сегодня хватит, – осторожно сказал он вскоре, – а то опять не заснешь ночью. Давай-ка я лучше покажу тебе пластинки?
Хороший способ отвлечься. Следующие полчаса Альвин показывал мне свою коллекцию: двойные и одинарные конверты, черный, желтый, голубой винил, ярлыки с серебристыми названиями, красные полосы, белые ободки. У него были шестиугольные декоративные пластинки, пластинки с рисунками и текстами песен. Альвин любил все это почти так же, как фотографию. Я понял это по блеску в его глазах.
– Я быстро увлекаюсь, – сказал он, убирая пластинки обратно в конверты. – Иногда находишь что-то, что нравится, а потом у тебя щелкает в голове, и ты больше не принадлежишь себе.
На мгновение мне почудилось пламя в его взгляде – оно было настоящим и лизало рыжеватые ресницы.
– И чему же ты принадлежишь? – спросил я.
– Камере, – просто ответил он. – Музыке.
Альвин напомнил мне мою маму. Она тоже легко увлекалась – поэзией, скульптурой, театром, жила этим и не могла иначе. «Ведь это так важно – чувствовать, так важно любить прекрасное», – любила повторять она.
3
Домой я вернулся только к пяти, кинул рюкзак в коридоре и позвонил Бастиану. Его голос звучал несколько обиженно, потому что я ничего ему не объяснил и вообще пропал на целый день. Я сказал ему, что мне стало хреново, поэтому я вернулся домой и тут же лег спать, чтобы справиться с тошнотой и головокружением. Не то чтобы это было совсем ложью. Я ведь так и собирался сделать, пока не столкнулся с Альвином. С Бастианом мы говорили недолго, потому что в дверь позвонили, и я пошел открывать.
Это вернулся отец – он выглядел обеспокоенно и хмуро.
– Почему мне только что позвонил твой классный руководитель и поинтересовался о твоем самочувствии? – строго спросил он, стаскивая с рук черные кожаные перчатки.
Я поджал губы. Весь день пролетел для меня вспышкой, и я совсем забыл подумать над тем, что скажу отцу, когда он узнает, что я прогулял.
– Почему я только сейчас узнаю о том, что тебя не было в школе?
– Извини, – тихо сказал я. – Мне нужно было тебе позвонить.
– Неужели?
Я терпеть не мог, когда он говорил со мной таким тоном – спокойным, но твердым и холодным. Отец не сводил с меня взгляда, поэтому я пересказал ему ту же историю, которую от меня только что услышал Бастиан.
– Тебе все равно следовало мне позвонить. Нельзя было в таком состоянии идти домой одному, – отец говорил медленно, подбирая нужные слова. – Ты мог потерять сознание посреди дороги или еще что-нибудь. Это было опасно.