Бухта Мерихови имеет форму полумесяца. На левом уступе возвышается дача профессора Галактиона Федоровича Левгрина – сизый дымок струится из трубы. Я отряхиваю снег с молодой одинокой сосенки, подрагивающей на берегу. Как этот приезд не похож на все прежние! Прошлым летом я ступила в воду босиком. А впереди шли мама с Юленькой Гобержицкой. Женщины оживленно беседовали, а я тайком любовалась изгибом юлиной шеи. Я сразу заметила, что Юленька чем-то опечалена.
– Море, ты прости меня, – шепчу я в бескрайнюю белую даль, – я не сдержала данного тебе обещания. Я так и не смогла его забыть…
В тот день нашего странного приезда на дачу я долго не могла уснуть. Хотя не сразу поняла, что меня тревожит. Перебирала впечатления: рассказы о голоде и расстрелах, украденные дрова, заснеженный залив, дача, так неласково нас принявшая в этот раз, мышонок! Да, бессловесное страдание этого маленького существа не давало покоя.
* * *
Мы провели в Мерихови три дня. Папа спрашивал знакомых про дрова, но оказалось, что дрова теперь – большая редкость. Вечерами, они с Аглаей Тихоновной, доктором Белингом и Галактионом Федоровичем играли в винт. Возвращаясь, а мне передавал услышанное за столом. Соседи рассказывали о страшном голоде зимой, о расстрелах в Териоках, о том что ночную службу на Пасху запретили. От кого-то из дачников, живущих в Петрограде, приходили письма, но о Гобержицких никто ничего не слышал, а значит, я напрасно сюда стремилась.
На четвертый день нашего пребывания в Мерихови у папы обострилась подагра. Я послала маме телеграмму и ждала, что она приедет на следующий день, но получила открытку: «Дорогая моя доченька! Липочка заболела корью, поэтому я не могу выехать к вам в ближайшее время. Прошу тебя, присмотри за папой, ты знаешь, он большой ребенок. Пиши мне. Надеюсь только на тебя. Обнимаю, вас, мама».
Папа редко спускался вниз. Он все больше сидел в своей комнате, рисуя что-то в блокноте. Натопив ему печь, я покидала дом и бродила по округе. Вокруг тихо и слышно, как падает снег. В маминой оранжерее, где летом распускаются розы, земля скована слоем льда. Покосилась деревянная сцена нашего театра. Зимой она нелепо выглядит, комична и физиономия Арлекина, нарисованная папой на балке под крышей.
На ветках вяза качается сооружение из досок. Это «воронье гнездо». Папа смастерил его себе, когда был в силах, для наблюдения окрестностей. Он забирался туда, иногда с альбомами, и проводил там многие часы. Мы шутили, что так он скрывается от шумных маминых подруг.