– По счастью, – продолжал художник, – в то время, когда я завтракал, рядом со мной за одним столом расположился какой-то толстый господин.
– Милостивый государь, – обратился я к нему, – хотя мне только тринадцать лет, но я здоров, силен, умею читать и писать. Я пришел издалека, не могли бы вы указать мне место, где я мог бы научиться какой-либо профессии?
Он пристально посмотрел на меня, затем произнес угрюмо:
– Ступай завтра утром на Гревскую площадь, там какой-нибудь каменщик возьмет тебя в артель…
– И вы пошли?
– Разумеется! С четырех часов утра я прогуливался по площади, приставал то к одной, то к другой группе ремесленников, как вдруг мне показалось, что толстый господин, завтракавший со мной накануне, находится между этими людьми. Он тоже меня заметил и обратился ко мне:
– Мальчуган, у меня артель скульпторов, если хочешь, можешь идти ко мне работать. Сначала будешь помогать декораторам и в то же время учиться…
Учиться скульптуре! Да мне показалось, что небеса разверзлись от счастья…
– Но как же вы перешли к живописи?
– О, живопись пришла позже, сначала надо было хоть немного получить знаний. Днем я работал, а по вечерам посещал различные художественные школы, в основном, учился рисунку. На заработанные деньги покупал различные книги и руководства по искусству, а в воскресенье брал уроки у профессора, которому недорого платил…
– И все это вам пришлось делать, отрывая деньги от пропитания?
– Вот именно. Много лет я не мог себе позволить даже кружки пива. Но я добился-таки того, что стал получать на равных со своими товарищами – восемьдесят франков в неделю. После этого я уже всерьез занялся живописью, и с тех пор уже не бедствую.
– И вас никогда не тянуло вернуться в Вандом?
– Что вы! Но я никогда не позволю себе вернуться туда раньше, чем у меня будет пятьсот свободных франков в год, чтобы дать возможность пробить себе дорогу такому же горемыке, каким был я.
Если бы даже Андре знал, что Поль по рождению принадлежит к тем же «горемыкам», то все равно не сказал бы иначе. Каждое его слово действовало на Поля, как оплеуха.
Кусая ногти со злости, Поль еще раз оглядел жилье своего товарища и с горьким сознанием своего бессилия увидел, что его друга окружает не только довольство, но даже некоторая роскошь. Он готов был разрыдаться от злости и отчаяния.