И княжичу тоже хочется верить, что смотрят на него не холодные равнодушные звёзды, а те, у кого изболелось сердце от разлуки с ним. Мерцают далёкие небесные огоньки, то даря надежду, то отнимая её. А перемен никаких, долго-долго одно и то же.
Но вот однажды проснулись они с Настёнкой от шума и визгов. В свете полыхающих костров видели они страшное зрелище: монгольские воины рубили пленников. Стоны, крики… Сначала трудно было понять, в чём дело. Только зловещие тени мелькали на фоне костров. В непонятной неразберихе голосов княжич уловил слово, которое то и дело выплывало и взлетало птицей надежды:
– Урусы! Урусы!
Это выкрикивалось монголами коротко со страхом, и Владимир понял, что где-то близко наши. Сердце бешено заколотилось. Хотелось прыгать, кричать от радости. Но от костров к нему уже бежали монголы, и первым Джубе. Сжал княжич горячую Настёнкину руку и прокричал ей: «Беги!» Он подтолкнул её за юрту, а сам побежал в другую сторону. Все силы, которые накопились в нём за время выздоровления, отдавал он этому бегу. Он слышал, как сзади тревожно визжали монголы. Ему казалось, что он бежал очень долго и быстро. Слышал своё прерывистое дыхание и ещё тихий голос погибшего воеводы Филиппа Нянки, который заклинал: «Возмоги, княже, возмоги». И ему казалось, ещё немного и…
И тут будто небо обрушилось ему на голову. Страшная сила остановила княжича и повалила его наземь. Горло сдавило так, что он задохнулся. Ему хотелось избавиться от этого удушья, но пальцы нащупали на шее безжалостную твёрдую петлю аркана. В сознании мелькнуло, что теперь всё бесполезно, и мир вокруг померк.
Избушка Харитиньи притулилась к крутому валу у Волжских ворот Владимира. Сама она, подобно Харитинье, старенькая, невидная. Крышу летом проливает, а зимой холодный ветер пробивает её насквозь. Люди удивляются, как до сих пор избёнка не развалилась. Но некому у Харитиньи поправить её. Был когда-то муж, охранял Волжские ворота. Шальная стрела унесла его на тот свет. Были и дитятки, которые младенцами примёрли. Один сынок до отрочества дожил. Уж она его любила, лелеяла, да не сберегла. Вышел как-то за ворота крепостные гулять, к Клязьме, да так и не вернулся. Искали его, искали – всё тщетно. То ли утонул, то ли лихие люди забрали, бог ведает. Долго Харитинья с мужем горевали и не знали, то ли за здравие, то ли за упокой молиться. После смерти мужа Харитинья уже всех за упокой поминает. И себя она приготовила к скорому отходу в мир иной. Да и что держало её на этом свете? По нужде, для прокорма, она сажала около дома репу, морковь… Держала козу, но вот только тяжело стало даже сено запасать. Ноги болели. По осени да в первозимье кормила козу яблоками, которые росли у дома видимо-невидимо. Запасала их впрок и хранила, подкармливала козёнку. А там уж приходил черёд и сенца. Ну а сколько радости было у них, когда по весне первая травка высыпала! Тут радовалась Харитинья и солнышку, и теплу.