Я никак не могла отыскать истину и разобраться, кто же прав, и чья обида самая справедливая, и решала, в итоге, что хуже всех именно мне, ведь я вообще не выбирала, в какой семье родиться. Сейчас я знаю, что это был треугольник Карпмана, состоящий из ролей жертвы, спасателя и агрессора. Каждый участник мог в течение нескольких минут сменить все три.
Мне становилось тошно, когда отец приходил плакать и жаловаться на бабушку, или мама рассказывала о том, какой ужасный у меня отец. Когда дедушка хлопал дверью и уходил во двор курить, а бабушка без конца повторяла, что сломала себе жизнь, выйдя за него замуж. Когда мама с бабушкой утешали и жалели друг друга – они единственные между собой практически не ссорились. Когда родители после своей ссоры придирались ко мне из-за мелочей и затем мирились, объединившись против общего врага, а я бросала на пол тарелку с завтраком и убегала босиком к реке – кормить комаров и думать о побеге. Потом мне становилось всех жалко, да и скрываться было негде, и я возвращалась обратно. Мама меня успокаивала, снова говорила, какой у нас противный папа, довёл бедного ребенка, и все шло по кругу.
В две тысячи четвертом году бабушке поставили диагноз – рак молочной железы. Я была недостаточно осведомлена, чтобы понимать, насколько это опасная и тяжелая болезнь, да и меня не допускали к этой информации. Мама с бабушкой только вдвоем решали этот вопрос, не делясь подробностями с семьей. Такой уж у нас был уровень доверия и поддержки.
Я знала, что ей провели химиотерапию, но вернулась она из больницы без видимых изменений. Помню, как вся семья собралась у нас дома – это был теплый вечер, один из немногих, но после традиционного похода в баню случилось то, чего я никак не ожидала увидеть. Длинные черные волосы, которые бабушка всегда старательно укладывала в красивую шишку, почти все выпали. С того дня целых восемь лет на ее теле один за другим появлялись отпечатки болезни, которая беспощадно и стремительно меняла все на своем пути до неузнаваемости.