Эта сочинская телеграмма-молния – одна из самых кровавых депеш в истории нашей и общечеловеческой: сигнал к 1937 году, самому пику террора. Если бы соавторы этой телеграммы сами писали родившиеся из неё бесчисленные арестантские повестки и приговоры, сами арестовывали людей, сами их допрашивали и пытали, забивали и расстреливали, сами закапывали и сжигали трупы, а потом ещё, снова и снова, проделывали то же самое – с родственниками и детьми убитых (и с детьми этих детей), – сколько миллионов дней понадобилось бы им для всего этого?» (Осетров Е.)…
У бывшего начальника НКВД еврея Ягоды, расстрелянного за то, что он «оказался не на высоте», был маленький сын, Гарик. Затерявшийся в кровавой сутолоке, прежде чем окончательно и бесследно исчезнуть, он сумел послать своей бабушке в лагерь несколько писем. Вот одно: «Дорогая бабушка, я опять не умер, это не в тот раз, про который я тебе уже писал. Я умираю много раз. Твой внук». И сколько таких слов, написанных и ненаписанных, отосланных и неотосланных, звучало в те годы по всей стране: страшный детский сиротский хор, организованный двумя дядями. Короче говоря, смерть плясала по всей стране, могла заглянуть в любой дом, от неё не были застрахованы даже, а может и в первую очередь, ближайшие подручные Сталина. Народ, всего 20 лет назад совершивший революцию во имя лучшей жизни, не побоявшийся, как тогда пели, «на ужас всем буржуям мировой пожар раздуть», теперь оказался в плену повального страха – страха за свою жизнь, жизнь детей, жизнь родных. Всюду пели песни с именем Сталина, сочиняли стихи в его честь, все успехи в труде превращались в его прославление. И в то же время малейшее случайно обронённое слово, даже вполне невинное, но которое можно было истолковать как неудовольствие, было достаточно для того, чтобы проститься с жизнью.
В таких условиях пышным цветом расцвело доносительство. Геннадий вспоминал, что были известны случаи, когда сосед за какую-либо житейскую обиду доносил на соседа властям, что тот является «врагом народа». Этого было достаточно для того, чтобы оклеветанного больше уже не видели и никто не знал о том, что с ним и где он. Сестра Геннадия Клавдия, жившая в Москве, вспоминала о том времени, что тогда как страшную тайну передавали слух о том, что Сталин так любил убивать, что даже, подходя к зеркалу и грозя своему отражению пальцем, говорил: «Погоди, доберусь и до тебя!». Это, конечно, нелепость, но она прекрасно, на мой взгляд, передаёт ту атмосферу террора и страха, что окружала жизнь людей…