И вот тут-то, вечерами, если оставались силы у матери после тяжелой работы по пояс в снегу на валке вековых пихт и сосен, мать отвечала нам на все наболевшие у нас вопросы. Вот тогда начались наши семейные «университеты», тогда мы узнали, какое отношение имеем мы, немцы, живущие в России уже более 200 лет, к тем, кто теперь пришел в Россию с оружием в руках, чтобы поработить народы страны, с которыми мы мирно жили бок о бок, по братски делясь в трудное время последним куском хлеба или щепоткой соли. От матери узнали мы огромную разницу между нами, уже давно россиянами, и теми, вроде бы единокровными немцами, которые пришли убивать грабить и разрушать, чем нанесли и нам, российским немцам, непоправимый вред, вызвав к нам недоверие и злобу местных жителей.
От матери узнали мы, что первые немецкие поселенцы появились на Волге по приглашению императрицы Екатерины Второй, но наши предки, как по линии отца, так и матери, приехали в Россию, вернее Малороссию, а теперь – Украину, на сорок лет позднее, но тоже уже очень давно, так что жили здесь, то есть, на Украине, не менее 7—8 поколений.
Ах, мама, милая мама, она старалась передать нам все, что знала из истории, но больше всего из своего жизненного опыта, поскольку сама закончила только 4 класса церковно-приходской школы, а затем была вынуждена работать в крестьянском хозяйстве отца, где была старшей и нужно было прокормить еще 5 сестренок «мал-мала» и братика.
Потом замужество за учителем, уехавшим за 200 километров из родного села после того, как посадили его отца, трудолюбивого крестьянина, откровенно высказавшегося на деревенском сходе относительно пьяниц и бездельников, ставших после октябрьского переворота хозяевами в немецкой колонии. Сын еще раньше отказался от претензий на отцовское крестьянское наследство, решив жить своим учительским ремеслом. Но и здесь молодого учителя новая власть не оставила в покое.
Под угрозой расстрела его, далекого от политики человека, но грамотного, насильно включили писарем в безграмотную комиссию по раскулачиванию, у которой в списке на первом месте стояла фамилия тестя. Да и как мог он потом, после окончания работы этой комиссии, смотреть в глаза своим ученикам, отцов которых увезли в район, и дети их больше не видели. Он не мог больше здесь работать, не мог же он объяснять каждому ребенку, что он был включен в комиссию насильно, под угрозой немедленного расстрела за «саботаж» правительственного постановления, что он не имел решающего голоса, был только писарем. Снова уехал за двести километров, лишь только бы забыть кошмар этого страшного 29 года.