Тем временем, отношения продолжали ухудшаться, и в 1937–1938 гг. по вине Берлина разразился «консульский кризис», в результате которого были закрыты все советские консульства на территории Германии и германские консульства в СССР. Ввиду этих неудач в Москве решили пойти ва-банк и поставить на кон беспроигрышный в политической игре с Берлином «польский вопрос». В советской печати на протяжении 1938 г. появились статьи – сначала заместителя наркома В. П. Потемкина, а затем и М. М. Литвинова, в которых Польше в слегка завуалированном виде «предсказывалась», в наказание за ее нехорошее антисоветское поведение, возможность четвертого раздела. Начиная с осени 1938 г. польская тема также постоянно поднималась руководителями НКИД в беседах с европейскими дипломатами.
Берлин отреагировал далеко не сразу. Там правильно рассчитали, что пожали еще не все плоды англо-французской политики умиротворения – и в сентябре 1938 г. сорвали мюнхенский приз! После этого триумфа рассчитывать на новые уступки стратегического порядка от Парижа и Лондона не приходилось: кроме Польши уступать уже было нечего, но пасть так низко эти державы все же не решались. Только получив от западной коалиции путем шантажа и обмана все, что было политически возможно: отмену ограничений на вооружения для Германии, присоединение Саара, ремилитаризацию Рейнской области, аншлюс Австрии, захват Чехословакии и Клайпедского края Литвы, – только тогда фюрер достал из рукава кремлевский козырь и пустил его в дипломатическую игру. По его признанию, он понял, что наступил момент переориентировать свою внешнюю политику на Москву [11, с. 27].
Первой ласточкой новой «весны» советско-германских отношений стало достигнутое в октябре 1938 г. соглашение о взаимном прекращении нападок по радио и в печати на руководящих деятелей обеих стран. В декабре было достигнуто соглашение о продлении на 1939 г. советско-германского торгового договора. Тогда же Берлин предложил обсудить вопросы о предоставлении СССР 200-миллионного кредита и об общей нормализации двусторонних отношений.
Драматически зримо новая политика в отношении СССР была продемонстрирована Берлином 12 января 1939 г. на новогоднем правительственном приеме для дипломатического корпуса: Гитлер необычайно долго (целых 7 минут!) и любезно беседовал с советским полпредом А. Ф. Мерекаловым, которого до того демонстративно игнорировал. Ответной любезностью советского вождя стала его речь на XVIII съезде ВКП (б) в марте 1939 г., в которой он обвинил Великобританию и Францию в провоцировании войны между Германией и СССР, у которых, по его словам, были все шансы на бесконфликтное сосуществование [144, с. 13–14]. Как позднее признался И. Риббентропу сам Сталин, это заявление предназначалось для германских ушей и должно было стать приглашением Берлину приступить к нормализации отношений между двумя странами [12, с. 141]. Риббентроп доложил о речи Сталина Гитлеру, однако тот «занял выжидательную позицию и колебался», сомневаясь в искренности Москвы [12, c.134].