Двое других начали подниматься, не понимая, что происходит, они натягивали штаны. Мазсе не дожидаясь от них каких-либо действий, рубанул по лицу одного и, когда тот упал, крича и держась за свой глаз, замахнулся на другого. Тот, пятясь назад, запутался в собственных штанах и упал. Он поднял руки, прося пощады. Мазсе опустил клинок. В дверь ворвался рослый сератай, которого пощадил Мазсе. В руке у него сверкнуло лезвие меча. Мазсе перевел свой гневный взгляд на него, ожидая его действий. Стражник, оглядев корчащихся и вопящих своих соплеменников, ринулся назад к двери. Споткнувшись о порог, он начал ползти, загребая руками песок, которым была выложена тропа, ведущая к дому, пока не наткнулся на чьи-то ноги. Он поднял голову вверх, над ним возвышался Партатуя.
– Это мое право, это мои рабы! – Брызжа слюной, надрывался забившийся в угол комнаты сератай.
Мазсе снял с кровати шерстяное одеяло и накрыл жавшихся друг к другу девушек, не обращая внимания на разъяренные вопли сератая.
– Ты не перестаешь меня удивлять, мальчик. – Осматривая усеянную трупами комнату, произнес Партатуя.
– Выведи выживших в цепях на центральную площадь. И проследи, чтобы все горожане пришли. – Скомандовал Мазсе.
Партатуя ничего не сказал, а лишь ещё раз осмотрел тела, смерил взглядом невысокого мальчугана, на лице которого даже щетины не было, и вышел.
Приблизительно через час, большая центральная площадь, на которой все время толпились люди, была очищена. А в центре, на небольшом помосте, где обычно глашатае читали последние дворцовые новости или озвучивали законы, на коленях, закованные в цепи по рукам и ногам, истекая кровью, стояли изувеченные гневом своего нового вождя четверо сератай.
Мазсе говорил на восточном языке, но периодически позволял поправлять себя Эдвину.
– Эти воины нарушили мой приказ, и будут, согласно сератайскому обычаю, приданы смерти.
Мазсе повернулся к стоящим на коленях преступникам.
– За убийство горожанина и своих собратьев, за насилие над свободными женщинами, за нарушение моего приказа приговариваю вас к смерти.
Мазсе кивнул головой, и четверо воинов, удерживающих в цепях приговоренных, вынули свои мечи и вонзили их в тела закованных сератай. Воины, захлебываясь кровью падали на каменные плиты, издавая предсмертные вопли. Матери закрывали детям глаза, а мужи радостно кричали, выкрикивали ругань в сторону пленников и восхваляли своего вождя за восстановленную справедливость.