Путь возврата предполагает не только возвращение взятого, но
и стремление как можно больше отдать. В том числе, отдать, вернее, передать тем, кто идёт за тобой, то, что ты знаешь о прошлом, о своих отцах, дедах и прадедах. Память о прошлом, как говорила Ольга Берггольц, – «память особого рода», и мне хочется, чтобы наши дети
и внуки этой памятью обладали.
К сожалению, знания мои о прошлом родных не такие уж и богатые. В те годы, когда росли мы с сестрой, не принято было говорить при детях о пережитых трудностях и невзгодах. И мы жили будущим, ожиданием радости от встречи с ним. В семье, где царил культ образования, чаще говорили о нас, детях, о том, кем мы станем. Родители, для которых высшее образование по разным причинам стало недостижимой мечтой, упорно вели нас к этой цели. И мы, оправдывая их надежды, упорно грызли гранит наук. И хоть были мы неплохими помощниками родителей и вносили посильную лепту в организацию скромного семейного быта, наш первый путь в жизни, путь вступления, следует честно признаться, был эгоистичным. Мы жили для себя, для своего будущего, одержимые «жаждой брать». Иначе как объяснить, что только в зрелом возрасте я, неожиданно прозрев, поняла, что в редких рассказах нашего немногословного отца никак не отражалось целое десятилетие его жизни… Он рассказывал о себе редко. То были или воспоминания о раннем детстве, или короткие рассказы о военной молодости. А что же было с ним в отрочестве, в юности? Мы так и не додумались спросить об этом у него самого. Да и о войне мало спрашивали. Зато активно обсуждали с ним книги о Зое Космодемьянской, о молодогвардейцах, Маресьеве. «Родина у человека одна», – подытоживая наши беседы, задумчиво говорил наш скупой на слова отец, а развивать мысль дальше должны были мы сами. Мы не только делали выводы, но и возводили их в ранг постулатов. Тем более, что были и наглядные примеры для этого.
Помнится, как через несколько лет после окончания войны на нашей улице появился человек, вернувшийся из заключения за сотрудничество с фашистами. Соседи встретили его единодушным презрением. Он пробовал что – то объяснять каждому, оправдываться и даже выказывать недовольство. Однажды пришел и к моему отцу:
– Николай Викторович, ты почему со мной не здороваешься? Я что, не человек, что ли?