Чищу картошку и молчу. Вскоре, «приняв на грудь» пару кружек, мужик орал на крыльце:
– Знаем мы вас, непьющих, не е… До первой большой получки
– голубки, а после – возле мово туалета раком лазите! Хороших я тут что – то пока не видел…
Прошла неделя. Под вечер, при первых уже звёздах, Горобец брёл домой. Налимов на самоловках не оказалось. Полдесятка окушков, пойманных на блесну, пошли на наживку. Без единого хвоста, усталый и голодный, шагнул он в остывшую избушку. Долго ломал спички озябшими руками, – коробок попался старый и они не загорались. Зажёг лампу. Ломал сухие лучины, топил печь, курил, отогреваясь у раскалившейся чугунной плиты. Снял дребезжащий крышкой, ключом кипящий чайник. Минуту помедлив, вышел в сени, полез на чердак, где под коньком висели в наволочке ржаные сухари. Мочил их в кипятке, грыз, чуть посыпая солью, глядел на горящие поленья. Поев, закурил, потянулся к висящей в углу недовязанной сети.
* * *
…Вошедший, с охапкой дров, связист смеётся:
– Вон, Тушитель домой прошёл. Он нынче «в толку», трезвый.
Иди, познакомишься и всё насчёт рыбалки узнаешь.
Изба Тушителя. В тёмных сенях, загремело под ногами покатившееся ведро. Хозяин встретил лаем:
– Что, с аванса ещё не расчухалсь? Всё ещё раком лазишь? Какого тебе надо?
– Поймал чего?
– Эт дело моё!
Потрескивают в печи дрова, слегка парит чайник, мирно тикает будильник, дымит самокруткой Тушитель, привычно орудуя клещицей[1], ведёт насадку сети. Чувствую, мужик этот понимает всё. Начинаю без предисловий:
– Михал Иваныч! Вергилий, поэт такой был, во выдал когда – то: Встала и обратясь, проблистала выей румяной,
И как амброзия, дух божественный пролили косы, С темени пали струёй до самых ног одеянья,
В поступи явно сказалась богиня.
Глуша в себе поднявшееся волнение, смотрю вопросительно на Горобца:
– Каково?
Хозяин, быстро глянув, загудел независимо:
– Я своё отлюбил… Было время, и мене любили… За гроши!
Просквозила тень улыбки с горечью, и последовал взрыв:
– Валенок, вон, скоро каши запросит, а у тебя одне – бабы на уме!
Догорает печь, тикает будильник.
– Михал Иваныч, а чего ты ужин не варишь? Есть – то ты будешь?
– Не буду.
– А чево?
– Ангина.
– А – а – а.
– Какаву пить будешь? – подхватывается вдруг Горобец.
– Мо – о – ожно, – медленно соглашаюсь я.
– Пачка – на полке, вон, с лета стоит, я его не пью. Сухари – на столе, а масло – в коридоре. Орудуй.