С детства приучена я была ко всякой работе – и хату выбелить, и вымести, напечь, наварить и гостям поднести. Радовался шинкарь, глядя на моё старание, но на доброе слово был скуп и по-прежнему норовил обидеть или насмеяться вволю. Грозился взять на моё место другую помощницу – чернявую, пригожую девку из тех, что на всё горазды. Но дальше посулов дело не шло, и год за годом я выходила к гостям, разливала медовуху и горелку, взвар и сивуху, которую любили все – от перекатной голытьбы до чванливой шляхты. Про чумаков да разгульное казачество грех и толковать: их только подпусти к огненной воде, враз всю выпьют. Редко-редко когда кто-нибудь кидал на меня благосклонный взгляд, а вместе с ним и червонец-другой. Чаще случалось так, что сильно подгулявший панок или возница отпускал злые шутки про мой дурацкий вид, неуклюжую походку и ломкий голосок. Тогда я сердилась и в сердцах еле слышно цедила сквозь зубы: «Подавись!». Один раз так меня за живое задело, что плюнула под ноги одному доброхоту, пожелавшему, чтобы я выпила первой – боится, видите ли, что его отравить хотят. Куцый увидел и отослал меня в каморку и остаток вечера сам прислуживал гостям. После вошёл ко мне, злющий, толчком свалил на пол и бил до кровавой юшки, стекавшей по губам. Я вгрызались в белый замаранный рукав, изжёвывала его чуть ли не до волокон, но всё терпела. Северинова рука тяжёлая, нрав запальчивый, поэтому побои случались часто. После них по два, а то и три дня я не высовывались из своей каморы, и Куцый управлялся в шинке сам.
– Что это нынче твоя кралечка глаз не кажет? – шутя спрашивали завсегдатаи.
– Хворая, – бурчал Куцый, зверообразно скалясь и выплывая из-за бочек с мёдом и оковитой, – сегодня я за неё.
II.
Шло время. На Вознесение ударило мне семнадцать. Доходы Куцего множились день ото дня, но он делался ещё злее и тяжелее на руку. Я старалась не попадаться под горячую руку и не прекословить ему, но это мало помогало. Тех барышей, что текли в сундуки, шинкарю было слишком мало. Сколько добрых и лихих людей он обсчитал и обчистил, не пересказать. Как-то во хмелю похвалился мне Северин, что ему нипочём и самого гетмана вокруг пальца обвести, случись ему бражничать в его корчме. Я слушала эту похвальбу и вздыхала по временам. Откуда в наших краях гетману было взяться? Через наши места он проезжал только один раз, и с тех пор это событие передаётся у здешних досужих людей из уст в уста, словно притча какая. Мне до этих пересудов и воспоминаний не было никакого дела, только одно и заботило: как побоев избежать. Гости по-прежнему отпускали шутки – одна другой сальнее, – я сглатывала обиду , чтобы после выплакать её в своём сыром закутке. Куцый не терял надежды, что я хоть немного округлюсь и приосанюсь, да всё попусту – ни в лице моём, ни в фигуре и походке не было перемен. Так, думала я, будет всегда – корчмарь смирится с моей непригодностью и перестанет докучать. Но однажды не вытерпел Северин, вскочил ко мне в комнатку, сшиб ударом с ног и, взяв за волосы, потащил прочь из хаты.