Поев, мы обычно выезжали на прогулку. У самого дома росли большие листья и лежали всякие камешки. Женя отправлялся в путь с камешком в одной руке и листом в другой. Быстро проскочив проезд, мы поворачивали направо. Там, довольно далеко от дома, лежал заветный камень, средней величины булыжник. Однажды, когда я по рассеянности поехал налево, раздался такой ор, что, опомнившись, я молниеносно изменил маршрут. Последовало много счастливых прыжков в коляске.
Камень мы встречаем радостным криком (это крик то ли вернувшегося в родные края изгнанника, то ли хозяина: вот лежит вещь – я ее видел, все про нее знаю и не боюсь) и вылезаем. Булыжник было совершенно необходимо перевернуть, но тут возникало непредвиденное тактическое осложнение: нужны руки. А они заняты, так как в одной лист, а в другой камень. Захватив же что-нибудь, Женя никогда с этим предметом по доброй воле не расставался. Сейчас он намеревался справиться с камнем, не разжимая кулачков. Чтобы избавить его от буридановых страданий, я отнимал и прятал себе за спину лист. Начинался рев. Женя лез ко мне, пытаясь вернуть отнятую собственность. К счастью, в эту минуту могла проехать машина. Мы провожали ее взглядом и о чем-то думали. Машина уезжала, и Женя возвращался к поискам лопуха (не забыл!).
Впрочем, острый момент миновал: пора взяться за булыжник (ради него и приехали), но, чтобы его перевернуть, надо сесть на корточки, толкнуть камень и подняться. Сделать это, не держась за опору, сложно. Когда накануне я учил его этому движению, он все выполнил с трудом, а назавтра садился и вставал почти без напряжения под мое подбадривающее: «Сам, сам!» Вот что значит стимул! Ради камня не жалко и постараться.
То же происходило с ходьбой. Если просто падал, то ревел в три горла (от испуга, а не от боли), а когда мы бежали к Нике, он, даже если несколько раз сваливался, вскакивал, не заметив: скорей, скорей! Камень – мой друг. Как только Женя его переворачивал, я его оттаскивал метра на два. Женя шел вслед за камнем и снова переворачивал. Я повторял свой трюк, и так чуть ли не целый час. Незаметно мы проходили метров двести, если не больше. Коляска оставалась все дальше и дальше; к ней еще предстояло вернуться, и это возвращение – целое дело.
Как ни любишь своего ребенка, трудно увидеть мир его глазами. Чтобы встретить Нику, мы пробегали всю улицу. Лишь в конце Женя иногда тоскливо смотрел назад на неосторожно брошенную коляску. Она для него, как лодка прыгнувшего в океан пловца: берега нигде нет, а лодка – дом, и страшно потерять ее из виду. До меня это дошло случайно. Однажды вечером Женя катал свой любимый камень (мы ездили туда не только после завтрака) и благодаря моей хитрости оказался на изрядном расстоянии от коляски. Он оглянулся и захныкал. Я сказал ему: «Стой. Я подкачу ее к тебе», – подошел к коляске и стал медленно двигаться по направлению к камню. Женя затопал ко мне, и на его лице расцвела такая благодарная улыбка, что я понял его отчаяние, когда он увидел себя без коляски, его страх и нежелание пускаться в опасное путешествие, из которого неизвестно, вернешься ли. Может быть, только беспомощному старику доступны эти чувства.