Вот я помню из рассказов прадедушек, да и бабушек с дедушками, была у нас такая уголовная статья раньше – «вредительство». А еще был Бехтерев с его невероятно интересной теорией работы головного мозга, а еще у нас есть Черниговская, которую можно слушать и читать вечно, а еще… а еще у нас есть врачи и их клятва Гиппократа. И вроде бы и у нас, власти четвертой, тоже есть и кодекс, и честь… Да вот только когда я открываю газеты, интернет-издания, включаю телевизор, я понимаю, что это есть красиво написанное на бумаге. Нет, я вовсе не говорю о том, что надо быть прогосударственным. Я, честно признаться, вообще придерживаюсь монархических взглядов. Я говорю о стиле, о жанре, о публицистике, которой в наше время не существует. И о журналистской ответственности, которая утонула на дне стакана в 90-х, истекла кровью на тротуаре неподалеку от шумного Арбата. О чувстве вкуса, который нынче не в моде и не в тренде.
Нет, конечно, легко мне говорить, поняв, что моя правда, мой мир и мои взгляды не модны, не котируются издателями и редакциями, я просто свернула с выбранного в молодости пути. Это был осознанный выбор. Можно говорить, историю делают герои. Нет, историю делают люди, которые, вызвав лавину, бегут от нее со всех ног и, если выживают, становятся героями, тут же переписывая свое прошлое. Цинично? Да. Но кто может объективно возразить, что я неправа? У любого человека, который мало-мальски дает себе труд анализировать события мира за окном, сопоставлять записи из дневников писателей и художников со своими наблюдениями, рыться в хрониках старых газет, внутри все равно родится согласие со мной. Историю делают те, кто выживает. Точнее, пишут, и не всегда талантливо и правдоподобно. Зато под себя. Сейчас я тоже, наверное, выгляжу этаким, даже не знаю, Базаровым, что ли, а может, Онегиным. Да, я не рыцарь светлого образа. Я цинична и расчетлива. Я не захотела продаваться за деньги и писать в угоду, я не захотела плевать в лицо власти, в то время как за спиной у себя протягивала бы руку для того, чтобы взять денежку на развитие своего… Ну, допустим, театра. Во сколько мне это обошлось? Аж в 53 тысячи честного оклада, а до того – в несколько лет, проведенных в отделах художественного оформления маститых московских газет. И не надо плеваться, возмущаться. Порой надо быть честным хотя бы с собой. Моя честность, совесть, моя журналистская гордость ушли спать, так же как и политическая сознательность. На долгие десять лет.