Шло время, текли трудовые будни и как-то стал он в доску «своим», и на ферме, и в хуторе, стал за бутылку, а то и просто, за стакан самогона делать то, за что приезжие городские ветеринары брали тысячу или две. И со временем стал он для всех хуторских просто Степаныч, а потом, с годами, и это его имя как-то так незаметно трансформировалось в несколько обидное, но и самое простое и всем понятное – «Стаканыч».
Ну да он не обижался. Стаканыч, так Стаканыч.
Уважают – чего еще надо?
Нет уже давно ни той фермы, ни тех коров, ни того колхоза и нет теперь никакой работы у Стаканыча, разве что кой-какие шабашки. Ушла, уехала от его постоянных пьянок молодая жена с дочкой, остался Стаканыч в пустом домике совершенно один.
…– Хто-хто! Дед-пихто-о-о!! Выходи, нужен ты… Дело у меня есть!
– А-а-а… Это… Лю… Хы-к!! Ты, Лю-ська. Че те? – он картинно подбоченился, нагловато ухмыльнулся, срыгнул терпким перегаром в лицо нежданной гостьи. Та, сморщившись, отмахнулась.
Была когда-то Люся первая красавица-молодка на ферме и Ваня, молоденький ветеринар, только что присланный в колхоз из института, даже, было такое дело, за нею как-то пробовал приухлестывать… Да что-то там тогда не срослося. Вскоре выскочила Люська за первого парня на хуторе – тракориста Гришу, стала детишек ему рожать. Разница, правда, была небольшая, пропивали они тогда с фермы горючее и корм вместе, но Гришка был высок, широкоплеч, весел и на язык хорош. А им, дурам-девкам-то, че еще надо-то? Х-ы-ык!!
– Че-че, – противно морщась, отстранилась та, – опять, небось, бухали с Панюшками? И когда вы, проклятые, уже… Ее…
Панюшки – это соседи Стаканыча, два брата-акробата, оба не женатые, алкаши и бездельники. Живут вместе, пьют вместе, украдут какой-то там велосипед вместе, садятся на срок вместе, браты одним словом!
– Ни-ког-да, Люся, золот-це, никогда. Будем бухать, пока… Хы-к!! Держит стакан ру-ка! Хы-к!
– Ладно, черт с тобой, я тебя не учить пришла. У меня молоко чей-то стало горчить. А до запуска еще…
– У тебя-я-я… Стало молоко горчить? – так же нагло ухмыляясь, Ванька подался вперед и потянулся было к пышной Люськой груди, томно качающейся под узкой ситцевой кофтенкой, но та нахмурилась и резко стукнула его по ладони:
– Я т-те дам! Не лезь!
Иван же вдруг просиял лицом и аж рот приоткрыл и придвинулся опять вперед: