— Не знаю, — а вот он, в свою очередь, мог улыбаться одними
только ушами и чуть приоткрытым клювом. — На самом деле, я рад.
Когда есть дракон, стая процветает, и как один из признаков этого,
много самок садятся на яйца. Особенно тех, у кого в роду были
изменившиеся драконы, они считают, что их связь с вами ещё более
сильная. Только пожалуйста, не изменяйся, ради меня и вообще кого
бы то ни было. Это такая удача, найти тебя, и я не хочу, чтобы ты
растворилась в нас…
— Я не буду в вас растворяться, не бойся! — промурлыкала я
прижавшемуся ко мне с грустным урчанием грифону.
Подо мной пищали проснувшиеся ещё во время песни дети. Они не
умели говорить, да и вообще, ещё не были готовы жить снаружи, но
уже начали интересоваться своим скорлупчатым домом и активно
исследовали его, создавая еле чувствуемую вибрацию — которую я, тем
не менее, хорошо чувствовала моей грудью. Интересное применение её
чувствительности, однако…
А когда детёныши не спали, я говорила с ними. Да, они ловили и
наши разговоры, но наши рога довольно большие, а их рожки очень
маленькие, поэтому наши сигналы для них довольно нечёткие. Поэтому,
чтобы они могли обучаться нашим словам, я говорила с ними на их
длине, в основном описывая мир вокруг и обучая говорить «мама». И
никак не могла на них налюбоваться — хоть пока и ни разу не видела
ни одного из них…
Песнь вечерняя
Грифоны возвращались, делали круги и заходили на посадку. Если
бы не наши рога, здесь бы стоял сливающийся в одно целое гвалт, но
вместо этого стояла тишина, нарушаемая лишь редкими, «срочными»
звуками, предназначаемыми для срочного и всеобщего внимания. Зато
частот, доступных для наших рогов, было огромное количество, и мы
все общались не мешая друг другу — только вот сейчас найти
свободный для общения диапазон было немного трудновато.
Солнце начало заходить. Мой грифон встрепенулся — ведь это
означало, что будет вечерняя песня. Я тоже хотела в ней
участвовать, так что, подогрев яйца моим огнём и пожелав уже сонным
деткам не скучать, я вышла за ним наружу.
Песня снова началась с его нот, которые сигнализировали о всяком
прекращении разговоров. Но мелодия была уже другая, не
торжественная, а выражающая такое тихое спокойствие: как
спокойствие мамы, сидящей на кладке, как спокойствие пары, что
вместе отдыхает, обнимая друг друга, как спокойствие ребёнка, что
уже наигрался и ложиться спать, укрытый тёплым крылом. Я снова
вступила, поя уже не так низко и не так громко — но всё ещё
находясь на своём месте и гармонируя со всем нашим птичным
оркестром. И последний её звук прозвучал вместе с последним лучом
солнца — когда я для упора уже цеплялась за ветку моим гибким
хвостом.