И клинопись нынче в ожогах,
я выращу ухо Ван Гога.
И – в порт.
Там матросики бродят,
охранники на теплоходе.
Девицам продажным привет!
Наташе, Катюше, Ириске.
Я вся в Прометеевых искрах,
во мне Прометей ранил свет!
Я нынче продажных люблю.
Тебя и простых проституток.
Мне больше ни больно. Ни жутко.
Мне больше никак. По нулю!
***
О, я знаю
из каких артезианских скважин,
из каких биополей, чаш, ковшей, караваев
наполняюсь по горло, по плечи даже
из каких бездонных, бескрайних. Я знаю!
Из каких веков я цежу эти соки,
по лицу как они, по одежде стекают.
Я пропитана сквозь. Мной пропахли истоки.
Берега и пороги. И вся топь земная.
Золочёные жилы вдоль скважин разверстых,
мировые деревья – дуб, ясень и ели.
В них колядки, стихи, басни, притчи и песни.
Здесь старушки-соседки. О, как они пели!
Голоса их сливались в один общий говор.
Где квадрат моих солнц, где овал моих марсов.
Словно я – оголённый под токами провод.
Как я насмерть ласкаю. Люблю также – насмерть!
Расписная пыльца по ладоням, запястьям,
словно милого письма исторгнуты. Только
не в конверте бумажном, пропитанном страстью,
не в кувшине из глины, разбитом на дольки.
Не в бутылке, что вынес на берег песчаный
океан, что искромсанный острою солью.
Я, как тот наркоман, мак грызу конопляный
вместе с болью.
О, я знаю каких скважин артезианских.
Даже знаю, как ветки я их обрубала,
позвоночники роз, башен вымах Пизанских.
Снова корни росли из кругов моих малых.
И к системе всех мышц, всех моих кровотоков
эти скважины туго подключены слева.
Одиссей точно также смолил свою лодку,
Пенелопа ткала покрывало умело.
Сколько лет? И столетий? Эпох? Двадцать, сорок?
Сколько звёзд полумёртвых втекло в мои льдины?
Вот Чернобыль, вот Сирия, войны, Эбола.
Сколько их не руби – вновь растут пуповины!
Я бы выжила, может.
Да, точно! Но снова
наполняюсь, расту перламутровым миром.
Вы глядите в глаза, вопрошая: «Здорова ль?»
Но в ответ подрываюсь на поле я минном!
***
На высоком троне восседатель:
рядом гордость, похвальба, пиар,
хвост собачий вы, а не писатель.
Вы не бились в небо, как звонарь!
Вы – не Данко, лопнувшее сердце
с вырванным кусочком миокард
да под ноги – бейся, плавься, лейся –
всей толпе, весь под ноги Царьград!
В«Милость к павшим», к тем, кто оступился,
сквозь инферно Данте, сквозь себя,
в млечный ход я встраивалась, в листья,
размозжила космос, как заря!