Бросался радостно на ручки к мамочке. Отца, правда, слегка боялся,
Уж больно строгим он ребёнку представлялся:
Увидит, пальцем погрозит шутливо:
«Уж я тебя!», мальчонка голову пригнёт пугливо
– И в маменькин подол. Родитель загремит своим могучим басом,
А сы̀ночка пуще того за ноги мамины хватается, напуганный отцовским гласом.
«Ну ничего, я выращу из мальчика вояку,
В строгости, и не праздного гуляку,
Дайте срок» – пробасит катерининский служака.
А мама Мишеньки лишь грустным взглядом провожает мужа,
душою занедужа,
Ребёночка усадит на коленку,
Головушку ему погладит помаленьку.
А далеко, в имении коськовском, вовсю старался наш француз. В заботах ежечасных, в разъездах по полям шли его будни, лежал забот тяжёлый груз. Фабьен себя жалеть не думал, с утра в работу окунался наш герой со всех сторон, и, надобно сказать, усердствовал успешно он. Забыл Фабьен московский говорок, но в управлении любому мог бы дать урок. И нивы спелым хлебом радовали глаз, жатва доброй ожидалась, луга травой богатой покрывались. А мужики косили в срок, старались, превратности погоды им сильно не мешались. Коровы барские покормлены в достатке были, а бабы деревенские исправно за скотиною ходили. Но не токмо за произведениями хозяйства господского следил бурмистр, он понимал сильнее, чем иной министр, что и холопам на потребу время нужно дать, чтобы своё, влекущее к их собственному благу, могли собрать, обмолотить и на̀ зиму надёжно сохранить. За то он мужиками уважаем стал, они сперва его прохладственно мусью прозвали, а уж попозже прозвище Фабьяныч дали, поелику отчество его природное, Гонзагович, казалось поселянам не христианским , а прямо-таки вовсе бусурманским. Ну а по фамилии француза величать не захотели, Фабьяныч мужикам чуялось всё ж ближе, по-соседски, чай жил Фабьяныч не в Париже, и видели ведь все и обсуждали меж собой: бурмистр их вставал с зарёй, и в хлопотах часы все проводил, чрез целый день, почти как брат-мужик, деля трудов обычный плен, но только не за плугом, не за косою, а за без роздыху разъездами, делами и счетами. И в меру ласки он являл коськовцам: не бранился, не трунил без лишнего резону, мог выставить им чарку в праздник, не жалел похвал, но спуску тоже не давал: «У Фабьяныча-то не забалуешь, такую-растакую, и не гульнёшь напропалую».