Униформа вернулась домой, где она в ожидании часа, когда можно будет сдать свою смену халату, автоматически присела на диван.
Кстати, о халате следует сказать особо. Ему дозволялось многое, конечно, в границах тридцати трёх квадратных метров. Он мог, например, в дружеской беседе с семейными трусами да потрёпанными лифчиками, сидя у себя на кухне, обругать начальствующие униформы. Мог заказать себе в баню под водочку прехорошенькие бикини. Ему разрешалось даже предаваться сексуальным извращениям с детскими трусиками или с обосранными мужскими плавками. Лишь бы это не грозило лишением власти для униформ-правителей. Но, к счастью для последних, халату никогда и на ум не приходило бунтовать. Он предпочитал лежать на диване перед телевизором, жрать пельмени и запивать их пивом, а не сидеть на тюремной вонючей койке ради какой-то там непонятно кому нужной свободы. Ведь он был обычной тряпкой, а не рыцарскими доспехами или кольчугой.
Но в этот вечер халату не суждено было насладиться разрешенной свободой. Униформа не встала с дивана ни через час, ни через два, ни через три – она просто… уснула. Ей снилось небо в розовых лучах зари. Легкий утренний ветерок вальсировал с листьями на деревьях. Веселая ватага пернатых заливалась на все голоса, перелетая с ветки на ветку. Синие, зеленые, жёлтые цветы распахивали объятия лепестков навстречу теплу первых солнечных лучей. Но было ещё что-то… Что-то яркое… Болезненное. Что слепило до боли… И рождало страх…
Униформа вскочила с дивана от боли, пронзившей всё её существо. В комнате было уже темно. Она попыталась нащупать включатель, но сделала неверный шаг. Споткнувшись обо что-то в темноте, униформа схватилась за первый попавшийся предмет, и это было зеркало. Униформа всё же упала, упало и зеркало, которое она потянула за собой.
Через пару минут униформа, придя в себя, включила свет. Картина, что представилась ей, была ужасна. По всей комнате валялись осколки зеркала. Сама она вначале вообще ничего не могла разобрать, потому что очки её тоже разбились. На пиджаке болтался оторванный рукав. Униформа взяла осколок зеркала и посмотрела в него. Её рубашка стала мокрой от пота, когда она увидела своё отражение. Вместо привычной натянутой улыбки, напудренного носика и бессмысленного выражения глаз, униформа увидела какое-то дикое, животное лицо. Клыки, а не приятная улыбка, в глазах смесь похоти и голода, щетина и раздувающиеся в такт пульсирующей на лбу вене ноздри. Униформе стало страшно, невыносимо страшно. Она отбросила осколок зеркала и схватилась за лицо. Вскочила. Села. Опять вскочила. Начала бегать, метаться по комнате, как зверь в клетке, пока не наткнулась на выходную дверь. Выскочив на улицу, она увидела свою машину. Дрожащими руками униформа нащупала в кармане ключ. Кое-как открыв дверцу, она запрыгнула в машину и дала газу. Ей хотелось поскорей убежать, уехать, умчаться куда угодно. Униформе было невыносимо страшно и больно, больно…