Воспоминания детства всегда накрывали меня в разгар рабочего дня – на летучках или мозговых штурмах во всех разгромленных мной научных центрах. Илистые берега, осока, густой подлесок, заросшее водорослями русло реки. Меня продолжали пронзать потоки жизненной силы, которые протекали через меня в тех местах. Весь этот ландшафт взывал ко мне, дабы подчиниться. Ничто так не кричало и не требовало трансформации, как забитые травой кусты, покрытые кочками поляны, затянутые паутиной молодые ветви. Я так возбуждался в эти моменты, что, по всей видимости, становился источником мощного радиоактивного излучения, тут же поражая всех муравьев и кузнечиков в пределах досягаемости. Только годам к семи я научился сдерживать излияния бешеных частиц.
Было ясно, что в моем распоряжении не так много времени. Мне предстояло недолго здесь пробыть, сколько бы дел я не запланировал. Это должна была быть короткая вспышка, которой предстояло погаснуть скорее, чем капля росы скатывается по дрожащему листочку мяты. Падение же длилось и длилось. То, что я задумал, я бы при всем желании не успел исполнить, и мне хотелось предупредить об этом. В конце концов у меня хватало ежедневной работы в лаборатории, где уже полгода как отменили выходные. Временами я запутывался в потоке своих фальсификаций, и мне требовалось время, чтобы привести в порядок все свои расчеты и действия.
Я так и не разобрался, что влияло на мою судьбу сильнее: медведи отца, побег сестры или мои особые медитации. Воздействие этих рычагов невозможно было разделить, их силы пересеклись в одной точке, где и выкристаллизовался мой характер.
Словом, мне предстояло однажды рассказать свою удивительную историю, в которую трудно было не поверить. Слушая ее, люди изумлялись бы, что при всей обыденности происходящего и отсутствии головокружительных аттракционов они полностью захвачены повествованием. Как будто все самое удивительное – все превращения и исчезновения – происходят прямо у них на глазах, будто они единственные свидетели необратимых событий, которые еще никому не удалось пережить без благодарности и раскаяния. Даже если бы я просто растирал между пальцами пыльцу луговых трав или чесал ухо, распухшее от укусов мошкары, наблюдателям оставалось бы только внимать и зрить, ошарашенным и остолбеневшим от столь откровенного зрелища, обливаясь слезами умиления или впадая в прострацию.