– Нина! – позвал Егор, – Нина, ты слышишь? Я проснулся!
И увидел, что кто-то наклонился над изголовьем кровати, серый и расплывчатый в полутьме, щетинистый, мятый, ресницы, как пух свалявшийся. Моргает, сопит, зубы скалит, руки протягивает.
– Кто ты? – вскочил Егор на ноги.
И страшно самому, к стенке спиной прижался, кулаки сжал. А тот губы разжал, зашамкал и заговорил ватным голосом:
– Не бойся. Домовой я. Живу я здесь, один на весь город остался, плохо мне одному. Человека живого искал, насилу нашел, скучно мне без людей, голодно. Дай тюри, Егор, есть хочется.
– Какой еще тебе тюри? – разозлился Егор. – Уже и в городе от вашего племени нет покоя. Где Нина?
– Нет никого, – говорит домовой, а сам все всхлипывает, нос рукой утирает и улыбается сквозь слезы. – Умерли, наверное, все, ты один остался. Дай тюри, Егор, или пирога. Голоден я.
Отстранил его Егор рукой, с кровати встал, по комнатам прошелся. Все на месте, одежда его на стуле висит, толстым слоем пыли покрытая. Холодильник открыл, а там все плесенью заросло, видно, электричества нет давно. Краны заржавели, пыль и запустение в доме. Выглянул он в окно, и тошно ему стало. Ни звука, ни гудения машин, ни света окон. Пусто и сумрачно, как в степи.
Вышел Егор на улицу, а она вся мусором завалена, крапива растет под окнами, асфальт тополиными росточками расколот, и ни одно окно не горит, ни одна тень за стеклом не шевельнется. Совсем жутко ему стало, побежал он по улице, кричит, эхо от пустых домов отражается, нет никого. Улица в шоссе перешла, а шоссе в лес привело. И рассвело. Солнце встало, малиновки поют, кузнечики под ногами порскают. Речку вброд перешел, пескари ноги щекочут. И так уж одиноко Егору, как никогда раньше. И слышит вдруг человеческие голоса. Побежал он туда, выбежал на большую поляну, а там – люди. Ходят неторопливо, разговаривают. И выходит ему навстречу Нина, светлая, тонкая, руки ему на плечи кладет, в глаза смотрит. И чуть не заплакал Егор, прижался к ней, легкой, теплой, живой.
– Как хорошо, – говорит, – что ты жива и люди живы.
– А мы и не люди вовсе, – смеется Нина и головой мотает. – Мы теперь лешие. И я тоже. Ты один и остался человеком.
Худо стало Егору, на землю повалился, лежит, плачет, землю кусает, а Нина стоит рядом на коленях и гладит его по голове.