– Это лешие тебя кружат, – говорил он. – Вот и Лицедей среди них. Узнаешь?
Кто-то в знакомом колпаке и в черных очках прижался к Егору.
– Ну как, Егорушка?! – прокричал он. – Эх, ночка-ноченька заветная! Да ты попляши, попляши, Егорушка, отведи душу-то, успокой ее, неприкаянную, потешь ее, бездомную! Соку-то выпей! Хороший сок, ох, хороший!
– Не буду я пить ваш сок! – выкрикнул Егор в лицо Лицедею. – И не заставите!
– Заставим! Заставим! – кричали лешие. – К Перуну его, к Перуну! Он ему так покажет! Он его так научит!
Егора плотно обхватили со всех сторон, сдавили и повлекли к костру. Курдыш не расставался с ним, он только поплотнее сжал его шею лапами и непонятно было, то ли он оберегает Егора, то ли наоборот – помогает им.
– Не брыкайся, Егор, – советовал он. – Все равно не убежишь. Назвался груздем – полезай в этот, как его… Ну, полезай, короче.
И Егора подтащили к огромному истукану. Голова у него была серебряной, длинная борода тускло поблескивала позолотой, а деревянное тело прочно поставлено на железные, поржавевшие уже ноги. В правой руке истукан держал длинный извилистый сук.
– Перун, а Перун! – заголосили вразнобой лешие. – Вот, Егора-то научи! Долбани его молоньей-то! Вразуми его, бажоного! Повыздынь его да оземь грянь. Сок-то пить не желает!
И шевельнулся истукан, и затрещала его древесная плоть от внутреннего напора, заскрипело сухое дерево тулова, зазвенела борода, открылись серебряные веки и на Егора глянули ясные голубые глаза.
– Пей! – приказал он громким скрипучим голосом и стукнул палкой о землю.
– Не хочу, – сказал Егор, – не хочу и не буду. Не хочу таким, как вы, быть. Хочу человеком остаться.
– Был человеком – лешим станешь! Пей!
– После смерти, – согласился Егор. – А сейчас не заставите.
И звякнули глухо железные ноги Перуна, и сверкнули его глаза, и палка в его руке налилась желтизной и, меняя цвета, накалилась добела. Он стукнул ею о землю, и посыпались ослепительные нежгучие искры. Лешие с визгом разбежались, и Егор остался один на один с Перуном, если не считать Курдыша, как ни в чем не бывало задремавшего у него на плече.
– Что же ты, внучек? – неожиданно мягким голосом спросил Перун, с треском и скрипом наклоняясь к Егору. – Негоже так! Раньше-то вы меня почитали, а ныне посрамляете. Разве мы не одного корня?