Он помолчал:
– Я места у Марьиного лога хорошо знаю. Коли старик с хвостом будет, мы увидим, и вернёмся тихо. А коли один будет, тогда что ж…
Алесь нагнулся ближе к командиру:
– У нас вонь Колдун меткий, он тогда предателя пиф-паф. Баранчика мы хоп, только нас и видели!
– А, может, не будем его, того? – размышлял командир.
– До Марьиного лога три версты, – махнул рукой Мицкевич. – Коли и почуют бобики, пробежать не поспеют, мы утечём.
– Не, убивать старосту не будем, – всё же решил Игнат.
– А коли он уйдёт, мы пойдём до баранчику, а тут бобики, а? – не успокаивался Алесь. Он говорил живо, словно внутри заводился и уже кипел мотор. – Тогда что? Вдруг засада? Не, мы его пришьём, выждем минуту-две. Коли будет тихо, возьмём наше добро, и айда в дорогу. Командир, так лучше будет!
Игнат Савко надолго задумался. Партизаны уже испекли первые лепешки, делили их, настроение поднялось.
«Да, баран бы всех спас, с сытыми животами прорвались бы к пуще!» – думал командир, жадно пережевывая горячий несолёный мякиш, вкус которого будил в сердце воспоминания о доме.
– Значит, мы пойдём с Колдуном? – наконец спросил Алесь, дожидаясь решения.
– Да, – не сразу выдавил Игнат, и нахмурился.
3
Тревожно и медленно приближался рассвет, окна запотели от прохлады. Староста не покидал дом. Огня после грубого ночного визита он не разжигал и сидел, затаившись и обхватив ствол ружья. Порой им овладевала паника: казалось, что вот-вот в Белые мхи ворвутся партизаны, и они повесят его на разлапистой берёзе. Чудилось, он даже слышал, как скрипят во дворе её старые сухие ветви. Их раскачивал ветер, но стонали они будто под чьим-то весом. Самообладание не сразу, но возвращалось, и он думал: даже если так, то и пусть. Когда-нибудь должны закончиться его мучения, и хорошо, если скоро.
Лишь когда рассвело, Михась выглянул во двор. Пёс ожил и поскуливал, забившись в будку.
– Держись, живчик, – сказал старик. У пса не было клички, он всегда подзывал его свистом, но теперь староста подумал, что будет окликать Живчиком. Он пожалел его, бросил в миску бараний мосол. Тот даже не вышел, а ещё глубже забился в конуру и затих.
«Как бы не издох, – подумал старик. – Эх, шельма, тебя-то, глупого, за что?..»
Михась знал, что все вокруг него почему-то страдали. Может быть, всё потому, что он с детства ненавидел зло и насилие, но не умел противиться им. А не сопротивляться злу – значит, уже быть на его стороне… Или просто судьба. Хотя, сказать так и махнуть легче всего. Но и ответить, почему мир устроен уродливо и несправедливо, он тоже не мог.