Колдун поднялся с хрустом в коленях – короткий привал окончен.
– Скоро баранинки пожуём, дед! – сказал он. – Предателя стрельнем, сволочь эту, старосту! Жду прям, как увижу его мёртвым!
Старик лишь покачал головой. Казалось, он уже не испытывал никаких чувств. И старосту он застрелит так, что и глаз не моргнёт, и забудет о том сразу. У Мицкевича же кровь кипела не на шутку. Он ненавидел старосту и полицаев намного сильнее немцев. Враг был жесток и беспощаден, он пришёл издалека, ввалился грудами металла, уничтожал всё на пути мощным оружием. Немец далеко не глуп, раз захватил полмира и теперь движется по их стране, бесцеремонно хозяйничает. Но враг этот – чужак, от которого стоило ждать худа. Но предатели, приспешники – вот кому нет, и не может быть оправдания и тем более прощения. Таких гадов даже в болоте топить – кощунство, зачем осквернять место, хоть оно и так гнилое и топкое. Он вновь посмотрел на Апанаса, и подумал, что тот, хотя и был другим человеком, с ним, наверное, согласен. Это потери сделали его хладнокровным. Колдун мог убить нескольких немцев на дороге, а потом вечером спокойно и с улыбкой выкапывать корешки или добывать дёготь, выкуривая его из бересты с помощью двух консервных банок.
Это даже и хорошо, что они, такие разные, оказались вместе в одном деле.
Самый опасный участок – гравийная дорога, и они, убедившись, что она пуста, быстро перебежали её. Начиналось болото, и старик взял жердь, побрёл, постоянно щупая мох перед собой. И мох этот был абсолютно белым, недаром и названо село. Апанас не мог знать, что в городах по-научному его называли сфагнум. Он знал другое, потому наклонился, и, покряхтев, набрал его за пазуху.
– И зачем ты всё собираешь, особенно гадость эту болотную? – сказал Алесь, но старик к нему даже и не повернулся.
Чудак всё-таки этот Колдун. Он бы себе ещё за щёки этот мох заложил, думал Мицкевич. Но и сам посмотрел на белый ковёр с интересом. Идти по нему было легко и мягко, словно по дорогому заморскому ковру. Вспорхнула птица, и Колдун замер, прислушиваясь. Тишина казалась подозрительной. Лишь на миг её прервал дятел, простучав по сухостою. Спустя несколько минут они снова зачавкали по болотной жиже и вышли к тонкостволому, сиротливо белеющему березняку. В ложбинках уже курился туман. Колдун знал, что при такой погоде скоро туман станет ещё гуще. И если староста замешкается, придёт позже, то его будет трудно застрелить издалека. Они вышли на старую, перерытую кротами тропинку, оглянулись. До Марьиного лога оставалось всего ничего.