– Ну а что, – начал священник, одновременно заводя мотор и плавно трогаясь с места. – По Игнатию у вас есть определённая телесность, форма в конце концов. В абсолютном смысле духовен только Бог. А ты читал Игнатия?.. Читал, наверное. Да ты, сто процентов, тысячи книг прочитал!?
На слегка запотевшем дверном стекле не спеша вырисовался «плюс». В горле Геласия завязался комок – таким образом Демон себя ещё не проявлял. Что бы это значило? Он вышел на новый уровень коммуникации с видимым миром?
Чёрный автомобиль пересёк границу света и тьмы и растворился в золистой тьме древнего леса.
***
Войдя в храм, Гела, истово крестясь и кланяясь, мог отчётливо различить происхождение звуков, без помех распространявшихся в ещё пустом храме от клироса до самой паперти. Сухое покашливание с интервалом в полторы-две минуты принадлежало тёте Марусе. Запах от её отвратительных на вкус самолепных рыбных котлет раздражал обоняние певчих до самого запричастна, пока они ни оказывались съеденными клирошанами. Гела тоже, преодолевая рвотный рефлекс, принимал из старчески сморщенных холодных рук холодную котлету и со словами «спаси Господи» разжевывал полусырой, периодически ощущая на зубах перемолотые кости, минтайный фарш. С каждым заглатыванием этого с любовью приготовленного месива он утверждался в мысли, что это и есть проявление с его стороны жертвенной христианской любви. Вторым источником немузыкального звука была баба Оля. Она периодически высмаркивалась в свой тщательно выглаженный носовой платок; её гнусавый второй голос при пении всегда выделялся из трио бабушек и на слух воспринимался как соло на фоне хриплого баска тёти Маруси и писклявого, часто не тянущего верхние ноты, первого голоса тёти Клавдии, уставщицы. Глухой шелест засаленных листов Последования Литургии, нервно ею перелистываемых, также доносился через храмовую пустоту до ушей восторженного юноши-неофита.