– Свет дали!
Я встала, вышла из комнаты. Лампочка в ванной горела. Мама в ночнушке выдавливала пасту на зубную щетку. По привычке я взглянула из окна на дом напротив: все тихо, двор пустой. Ветра нет, деревья стоят как мертвые. И тут я поняла, что не обливаюсь по́том. Высунулась в открытое окно: тепло по-летнему, но не более. Дымная пелена еще стояла, но стала легкой, прозрачной.
– Мам, жара закончилась! – крикнула я в сторону ванной.
Мама подошла ко мне – рот в пене, в зубах щетка, – выставила руку из окна, помахала ею. Улыбнулась, погладила меня по голове.
Мы собирались на рынок. На время эвакуации он не закрылся; правда, покупателей и продавцов поубавилось. Товар стоял в трех коробках в прихожке. Чтобы не надрываться, мы поднимали и спускали их вдвоем, потом грузили на тележку, перевязывали резинками с крючками на концах и везли.
У нас было место в отделе бытовой химии. Мы покупали на оптовке мыло, стиральный порошок, чистящее средство для посуды, зубную пасту, хозяйственные перчатки и прочую мелочевку, а потом продавали с небольшой наценкой. Мне казалась бессмысленной эта работа, приносившая копеечный доход. Каждый раз, когда по ту сторону прилавка появлялось знакомое лицо, я была готова провалиться от стыда.
Наш путь лежал мимо малосемейки.
– Опять кто-то прыгнул, – сказала мать, кивая на толпу во дворе.
Я отвернулась. Мы обходили собравшихся.
– Вставай, что ты разлеглась, вставай! – крикнул знакомый голос.
Я оглянулась и через просвет между ногами увидела белую руку с тремя фенечками. Широкая красная, с продернутой серебряной нитью – эту я сплела сама и повязала ей два года назад. И две тонкие, голубая и черная, подаренные одноклассницами. Вера никогда не снимала их, и они порядком поистрепались. Три фенечки на белой бескровной руке, лежащей ладонью вниз. Под ногтями с голубым лаком – запекшаяся кровь. Земля заколебалась под ногами, позади раздался грохот. Это упала моя тележка. Я метнулась к толпе, и люди расступились, пропуская меня.
Вера лежала в луже крови. Животом вниз, голова на правой щеке, правая ладонь – под головой, ноги согнуты и расставлены, будто она прислушивалась на бегу. Роскошные красные кудри исчезли. Вся голова была в кровоподтеках и порезах. Неровно остриженные волосы топорщились клоками. В некоторых местах острижено под корень, на затылке осталось несколько длинных прядей. Я опустилась на колени, хотела обнять ее. Протянула руки, но не смогла прикоснуться. Я понимала, что все, Вера мертва, ей не помочь, ее не оживить. Лицо с закрытыми глазами было спокойно, ни грязь, ни кровь не коснулись его. И мое сердце, глухо стучавшее в груди, тоже успокоилось: Веру больше не терзало пламя, она примирилась с ним.