– Иди, внученька, иди, – грустно вздохнув, разрешала бабушка.
Однако ей надо было вставить и свои «пять копеек», и она добавляла:
– Только мне не нравится, как ты ко мне обращаешься. Что это ещё за «бабушка»?
– А что тебе не нравится? – удивлялась мама. – Ты и есть бабушка.
– Но как-то это неласково, грубо, – не сдавалась бабушка. – Звучит, как ругательство. Почему бы внученьке не называть меня бабуленькой?
– «Бабуленька» – это сюсюкание, – жёстко возражала мама. – Я против!
– Ну, хотя бы бабулей, – на бабушку было жалко смотреть.
– Хорошо, бабуля, – поспешно соглашалась я. – Я буду называть тебя так. Можно, мама?
Мама пожимала плечами:
– Делайте, что хотите. По-моему, это инфантилизм какой-то… Но если ты, мама, так хочешь – пожалуйста.
– Спасибо, внученька, – расцветала бабушка… то есть отныне и навсегда – бабуля.
– А няню как я должна называть? – мне хотелось уже сразу, на месте уяснить всё, чтобы с чистой совестью идти гулять. – Нянюля?
Няня беззвучно смеялась, отчего морщинки тёмной сеткой разбегались по её лицу. Красные слезящиеся глазки, скорбная щель рта – всё тонуло в этой паутине.
– Ах, миленька! Называй меня хоть каргой умалишённой, хоть старой ведьмой. Моя ты нецененна, сокровище ты моё.
Я выходила во двор, и меня обступали подруги. Среди них робко маячили и мальчишки, малорослые и хлипкие, не принятые в воинственные компании пацанов. Начиналась другая жизнь, на время вытеснявшая всё, чем я обладала в посёлке.
Играя с девочками, я научилась шить наряды куклам. Вслед за подругами я также освоила производство кукол бумажных, нарисованных на картоне и тщательно вырезанных, с шикарными гардеробами из бумаги, которые мы тоже сами рисовали и вырезали – платьице за платьицем. Это было гораздо проще, чем обшивать и наряжать настоящих магазинных кукол. То были куклы для ленивых, но художественно одарённых девочек.
Возвращаясь из Майкопа в посёлок, я рисовала и вырезала целые армии бумажных солдат – и мы с Генкой ценили их больше, чем пластмассовых. Их не жалко было убивать и калечить. А когда нам окончательно надоели солдатики, я вырезала целый народец воображаемой страны. Народцем правил толстый и уродливый падишах. У него были визири, воины, многочисленные жёны и дочери-красавицы – и неказистый «честный пастух», Генкин любимец. Пастух поднимал на жадного падишаха дехкан