– Что, так и будешь локти грызть, пока не сдохнешь? – раздалось справа. Из темноты вынырнул человек и прошел мимо меня – в руке он держал телефон.
Я пошел дальше, зашел на детскую площадку и сел на качели. Мои ноги закапывались в землю, желая поскорее сорваться и броситься к Иве, они горели нетерпением. Они хотя бы честны с собой, могут признать, что жаждут покровительства… Нет, разве я лгу себе? Я говорю то, что есть, и никто не смеет обвинять меня в лукавстве, даже я сам. Резко зачесалось все тело, дернулся мизинец. Ветви впереди клонились то в левый, то в правый бок, то стояли прямо в нерешительности. Я не лгу!.. Можно подумать, сознайся я в любви к ослу Иве или в нежелании покидать город, нечто изменится, нечто покинет меня. И то будет враньем! Но что-то же есть? Зачем я цепляюсь? Существует некий уголок, уголок, где таится вязкое лукавство, теплое, приятное, и я, может, даже не замечу его, если стану искать. Оно может прятаться снаружи, хитрое и вертлявое, рассчитывая, что никто его не найдет. Может, в уголках моих пальцев? Или на висках, устроившись на кончиках волос? Стоит начать поиски с очевидного, порой это самое верное.
Мысль, какая-то мысль продалась, оставила своего создателя, оставила меня. Мыслить, следовательно, существовать – о нет, мой друг… Откуда убеждение, что можно доверять мыслям? Они торгуют своими телами, как всякий человек. И можно ли отождествлять истинное бытие и мысли? Наш разум иллюзорен, хитер, он создает лабиринты из мыслей, запутывает человека. Я мог бы оспаривать каждое слово, сходить с ума, давать себе мнимые надежды, не затаиваться, не успокаиваться, ибо того требует разум. Но я держу в кулаке каждую мысленку, пусть ничтожную, запыленную, и никто не смеет рваться вперед. Следовательно, разум неповинен, он лишь предупреждает… Где же?! Может, виновата злоба, с которой я вспоминаю о Гавриле, или покой, когда я пишу картину? Не есть ли успокоение – приют лжи? Агасфер существовал в вечной тревоге, в вечном поиске и притом не ведал правды. Я могу быть сильнее Агасфера, если найду ложь.
Я поднялся на ноги и неспешно вышел с детской площадки. Моросил дождь, такой неприметный, что казался лишь мокрым воздухом. Медленно проходя подъезды, я сосредоточенно следил: должна же она встрепенуться, напугаться скорого разоблачения! Стояла тишина, внутри ничего не менялась. Я стал щупать волосы, пропускать пряди сквозь пальцы, чесать корни – пустота, ее там нет. Во мне росла уверенность, что она спряталась там, где я не ее могу увидеть. Правда, неужели она стала бы играться со мной? «Савва, милый Савва, ты уповаешь на свой разум, а он у тебя барахлит». Неужели Гаврила не сказал мне, хотя видел? Нет, его благородие не позволило бы этого, он бы незамедлительно высказался…