Дядька всполошился окончательно, даже руками заплескал:
– Куда вы, со́кол мой? А ну как и на вас лиходейцы наскочут? Не пущу!
Филипп рассердился:
– Данила! Не дури! Мы время теряем! Пока ты рядишься, он душу богу вернёт! Решай, кто едет.
Данила заметался, круглое бородатое лицо вытянулось и сделалось жалобным. Но выхода никакого не было. Наконец, решив, должно быть, что ехать менее опасно, чем оставаться на поляне, где за каждым кустом могут таиться неведомые душегубцы, он начал объяснять, как добраться до ближайшей деревни.
Филипп вскочил в седло и мельком улыбнулся быстро перекрестившему его Даниле.
– Не тревожься, я смогу отпор дать, если что, – он похлопал по седельной сумке с пистолетом.
Данила покачал головой с явным сомнением.
– Ну да… Этот, небось, тоже так думал, а теперь лежит тут, не то живой, не то мёртвый…
Не вступая в очередной виток препирательств, Филипп дал коню шенкеля.
*******
Как только свернули с Нарвского тракта, началось сущее мучение. Граф Сиверс и барон Корф уже не первый год вели тяжбу, решая, кому из них надлежит обихаживать проезжий тракт, проходивший как раз по границе их земель. Оттого на дороге не было не то что песка, а даже и фашины10 все ушли в разбухшую от распутицы землю.
Трясло экипаж немилосердно. И Лиза уже через четверть часа почувствовала дурноту – её всегда укачивало в пути.
Элен и Соню такая езда ничуть не утомляла. Обе были довольны и румяны, а каждый новый толчок, от которого они валились друг на друга, вызывал у них лишь взрыв весёлого смеха.
Едва карета выехала из ворот монастыря, где Лиза с сестрой провели последние два месяца, как Элен впала в эйфорию, граничащую с буйством. Она пела, смеялась, тормошила Лизу с Соней и вообще вела себя, точно дитя.
Сейчас, в конце длинного и утомительного путешествия, Элен заметно поутихла, но по-прежнему пребывала в отличном настроении. Тосковать и скучать она не умела и даже в обители находила силы и время для милых проказ. Причём монашки отчего-то не сердились на неё, а только улыбались грустно и немного устало.
Отсутствие кислого лица фрау Шмулер тоже добавляло прелести поездке. Лиза искренне старалась посочувствовать гувернантке, отравившейся солёными груздями, но отчего-то сочувствие получалось ненастоящим, как оловянная ложка, покрытая серебром.