И я пошел домой, и все было хорошо вроде, но мне как-то так стало противно от всего на свете, что хоть стену грызи. У меня вообще бывает, что начинает от всего тошнить. Не в смысле как если отравился, пойду отдам ужин обратно природе, а мозговая, что ли, такая тошнота. Или душевная. Духовная. Не желудочная, короче.
От такого обычно помогает много ходить. Просто пойти куда-нибудь, и не прогуливаясь, а быстро, как будто торопишься, как будто вообще опаздываешь. И наматывать километры по городу. Фрик-мордой-вниз. Потом домой придешь – и все, сил только на то, чтобы сбросить с себя уличное, ответить бабушке что-нибудь вежливое и завалиться спать, и пофиг на уроки, важнее в школу живым прийти.
А тут не сработало. Все равно тошнит.
И я тогда написал отцу.
Я ему иногда пишу, когда все достает. Типа: бабушка крышей поехала. Или: училка по математике – вампир. Матери такое не напишешь. То есть можно, но она сразу начинает в ответ что-то умное и занудное: взрослые люди работают для твоего блага, а ты, а ты. А отец почему-то отвечает как человек. Как человеку.
И вот я написал: как поступить, если при тебе человека унижают, а ты ничего не можешь сделать? Сказать себе: ты дерьмо? И жить с собой как с дерьмом?
И он молчал, молчал. И мессенджер показывал, что он печатает, но сообщение не приходило, и я все думал – как можно твои пару слов пять часов печатать, а? Давай уже, рожай, что ли.
И потом пришло: «Ты умеешь сочувствовать тому, кого унижают. Значит, ты уже не дерьмо. А это немало».
И я сразу: «А ему на фига мое сочувствие, если он о нем не знает? Я молодец, а он пусть терпит?»
И он: «Я не должен тебе такого советовать, но во взрослом мире за это в морду бьют. За унижение».
И я: «А если это девушка? Ей тоже в морду?»
И он опять печатает, печатает. И потом: «Тогда можно просто сказать ей, что ты о ней думаешь».
Я: «И как это поможет тому человеку?»
Он: «Не знаю. Но ты перестанешь чувствовать себя дерьмом».
Я: «Если это ему не поможет, то я все-таки им буду, ну и смысл?»
Он: «А за что она его так?»
Я: «Он, знаешь, вообще странный».
Он: «А знаешь, плюнь на эту дуру, плюнь с Останкинской башни и поговори с ним».
Я: «Про что?»
Он: «Неважно. Покажи ему, что он не один».
И я ничего не ответил, потому что фигня какая-то. А потом подумал и ответил: «Спасибо». А потом еще подумал и решил – поговорю. Что я, совсем, что ли. Посочувствовать молча – всегда пожалуйста, а поговорить – кишка, значит, тонка. Надо уж до конца, раз начал.