Оскалилась Богинка, вздыбилась разъяренно и покосилась в сторону ставней распахнутых. Там Стрибог2 забавлялся с пушистыми тучами. Рвал их в клочья и снова воедино сводил, то кутая ненавистную Богинкой Дивию3 в прозрачную вуаль, то срывая покров с облика ее сияющего.
Богинка-кошка снова на младенчика глянула и в предвкушении потянулась к льняной простынке когтистой лапой. Бледный лунный свет отбросил на деревянную стенку колыбели силуэты длинных тонких пальцев.
Но стоило кошке сорвать покрывало, как она тут же начала извиваться, словно ошпаренная. Шипеть и подпрыгивать, будто сбросить пыталась с лапы что-то, что боль ей причиняло дикую. Кошачий стон превратился не то в визг, не то в вой; она перекатывалась с бока на бок, раскачивая люльку, но выбраться не могла – покидали ее силы, не позволяя облик принять привычный.
И только когда малышка залилась истошным плачем, кошка смогла колыбель опрокинуть и, хромая на обожженную заговором лапу, беглой Тенью в окно выскользнула.
Торопливые шаги родительские послышались за дверью, и встревоженные муж да жена вбежали в комнату. С испуганным вскриком подхватила мать на руки дитя, а отец к окну бросился – заколачивал распахнутые ставни да под нос себе бормотал.
С тревогой мать смотрела на детское плечико изодранное: глубокими ранами остались на нем отметины когтей кошачьих. Целовала мама щечки заплаканные, а сама благодарила богов своих, что однажды послушалась совета собственной матери да не забыла на детскую ручку пухлую повязать тонкую нить красную.
Заботливо заглядывала Луна в окна их дома, а там мать с любовью качала дочурку сладко спящую. Вдыхала сливочный аромат кожи детской да тихо под нос себе напевала:
«Баю-баюшки-баю,
Баю доченьку мою,
Ты, дочурка, засыпай,
Сини глазки закрывай.
Завтра бабушка придет,
Нам гостинцы принесет.
Будем бабушку встречать,
Сладкой кашей угощать.
Баю-бай, баю-бай,
Спи, Младуша, засыпай…»
(Славянские Народные Колыбельные)
– Зрите ли меня, детушки? – громогласно жрец вскрикнул, за пышным караваем запрятанный.
– Никак нет! Никак нет! Никак нет! – оглушительно толпа вторила.
– Зрите ли меня, детушки? – вновь разнеслось над головами.
– Никак нет! Никак нет! Никак нет!
– Зрите ли меня, детушки? – в последний раз послышалось из-за пирога, и пуще прежнего люди прокричали: