Ещё раз поднял глаза к небу.
– И это справедливо!
Доверительно прошептал:
– А ещё святые отцы говорят, что те, кто приобщился к зелью, продали душу дьяволу.
Монах немного задумался и, нахмурившись, решительно произнёс:
– Сын мой, веди меня к осуждённой!
Они вошли в помещение тюрьмы. У входа, переваливаясь с ноги на ногу, стояли четыре дюжих, свирепых на вид, охранника. Они были заточены на то, чтобы впускать человека только внутрь здания. Выпускали же наружу его, преимущественно, с разрешения начальника. Здесь же, слева от входа, помещались апартаменты самого дона Педро. О чём он, не без гордости, поведал святому отцу.
Прошли в глубину длинного сумрачного коридора. Им встретились ещё пара стражей тюремного порядка, которые бесцельно бродили туда-сюда. В самом его конце остановились. Главный тюремщик, на полном серьёзе, обратился к хлипкому охраннику, караулящему дверь.
– Агэпито, она не пыталась тебя очаровать?
Дронов, мельком глянув на втянутые вовнутрь губы и грудь стражника, для себя определил, что начальник беспокоится зря. Таким кавалером женщина вряд ли соблазнится. Даже, если женщина эта из темницы.
Агэпито бодро ответил:
– Нет, дон Педро. Ведьма вела себя тихо, как мышь.
Дон Педро, по-отечески, положил свою руку на узкое плечо охранника.
– Открой темницу, пусть святой отец исповедует преступницу. После того, как святой отец уйдёт, закрой её снова и стой в карауле, у двери, до тех пор, пока за ней не придут. Понял, меня?
Агэпито усердно боднул головой.
– Понял, дон Педро!
Дон Педро ушёл к себе, а слуга божий прошёл в темницу, притворив за собой дверь. В камере царил сумрак. Её освещало лишь маленькое оконце, размещённое под потолком. Дронов с трудом рассмотрел затворницу. Она сидела на грубо сколоченной скамье и отрешённо смотрела в пол. На вошедшего монаха не обратила никакого внимания.
Глеб подошёл к ней и легонько прикоснулся к её плечу.
– Дитя моё, как тебя зовут?
Девушка подняла голову. Дронов поразился её красоте. Её густым и тёмным волосам, которые рассыпались по плечам. Её огромным, синим глазам, в которых застыла тоска. Её чистому, юному лицу, которое словно окаменело.
Пухленькие губки едва шевельнулись.
– Изабелла…
У Дронова сжалось сердце, но он продолжал разыгрывать роль «святого» отца.
– Скажи мне, дочь моя, в чём обвиняют тебя? Неужели только в том, что ты такая красивая?