Только, Маруф, у меня
пчелиный кончился мёд.
Но есть тростниковый. На вкус
он за пчелиный сойдёт!»
И дал тот торговец сыр,
мёд и лепёшку мне,
И, подбодрив, он сказал:
«Ступай к своей жене.
Ты будешь мне должен, Маруф,
пятнадцать полушек за всё.
А эту полушку возьми,
на баню истратишь её.
И будет отсрочка тебе
день, два или несколько дней —
Я знаю, удачи редки
в работе нелёгкой твоей».
И я как мог горячо
торговца благодарил.
С залеченным сердцем я шёл
и повторял-говорил:
«Слава Тебе, Господь!
Великодушен Ты,
Коль наделяешь нас,
бывает, и сверх мечты!»
И вот я пришёл домой,
а на пороге – жена.
«Принёс ты лепёшку мне?»
Подав, я сказал ей: «На!»
Фатима лепёшку взяла,
тут же сунула в рот
И закричала тотчас:
«Но здесь тростниковый мёд!
Я же сказала тебе:
пчелиного мёда хочу!
Ну, ты дождёшься, Маруф,
за всё я тебе отплачу!»
Чувствую, сердце в огне,
но я спокойно сказал:
«Эту лепёшку мне
в долг мой товарищ дал!»
Тут как взгневится она!
«Глупейший из подлецов!»
И вдруг, лепёшку схватив,
швырнула мне прямо в лицо.
И продолжала, крича:
«Иди другую добудь!»
Затем, взбесившись совсем,
схватила меня за грудь.
И я ощутил на себе
всю тяжесть её кулаков.
Она раскровила мне
губы о твердь зубов.
И у меня изо рта
кровь по груди потекла.
Тут понял я: в доме моём
кончились жизни дела.
В сильный гнев я пришёл,
сжалась в кулак рука…
Я, кажется, стукнул жену…
по голове… слегка.
Затем я покинул дом.
Бежать мне хотелось прочь!
Я вышел за город, хотя
уже наступала ночь.
Пусть ночь! Я домой не вернусь,
мосты к нему сожжены.
Отныне, увы! у меня
ни дома нет, ни жены.
А сердце теснилось в груди,
и слёзы текли из-под век.
Господь! – я взывал, – есть ли где
несчастней меня человек?