Духи вкалывали, затравленно озираясь по сторонам в поисках хоть какой-то поддержки, искали глазами хотя бы равнодушное, не злое лицо. Но учебный сержант должен быть жесток и беспощаден. В этих словах горькая истина специфики службы в учебке, которая как нельзя лучше иллюстрируется тем, что произошло с добрым философом, младшим сержантом Зотовым, который увлекшись психологическими экспериментами, безвозвратно утратил авторитет. Еще неделю назад эти пацаны были равными среди равных. Сегодня же они представляют собой унылое зрелище – лысые, грязные, испуганные, готовые повиноваться. Действительно уроды, думаю я, вспоминая как полгода назад был в точности таким же.
В центральном проходе унылый квартет из четырех бойцов под ленивое дирижирование младшего сержанта Бычкова исполняет нехитрые куплеты, придавая развернувшемуся в казарме трагифарсу неповторимый колорит:
– По реке, по речке плыли две дощечки,
Эх, еб твою мать, плыли две дощечки…
Из курилки «грохочет» срывающийся на фальцет голос младшего сержанта Повара:
– Упор лежа принять!!! Отставить! Упор лежа принять… Раз, два, полтора, держать, держать я сказал, прибью урода…
Повар – хохол, мой однопризывник, тощий и все еще злой после полугодовой суходрочки, вечно сутулый, ходит, втянув голову в костлявые плечи, острые углы которых доходят до уровня ушей. Он тяжело таскает громадные сапоги 45-го размера с нелепо болтающимися на худых икрах голенищами. Похоже, у него серьезное плоскостопие, и совершенно непонятно, как с таким недугом он умудрился угодить в строевую часть. Повару, как и всем нам, здорово досталось по духанке, и теперь, выбрав самого толстого и большого бойца, он невольно мстил очередному призыву за то, что творилось с ним полгода назад. Новоиспеченный курсант Яцекович, сотрясая могучие телеса, извивался как среднеазиатская гюрза, пытаясь в очередной раз отжаться от пола, поочередно перенося вес большого рыхлого тела с одной руки на другую. Образовавшаяся на полу лужица интенсивно пополнялась срывающимися с пунцовых щек прозрачными каплями, берущими свое начало в складках стриженого затылка, что явно свидетельствовало о приложении феноменальных усилий. Наконец, окончательно обессилев, Яцекович ткнулся пухлым лицом в замызганный кафель.
– Товарыш сыржант, больше нэ можу… – канючил он, мягким выговором выдавая свою принадлежность к братскому белорусскому народу.