В Риме и Анастасии сделалось чуть полегче. Но началось всё с конфуза. В автобусе мы съели что-то не очень свежее и у моей впавшей в эмоциональный ступор спутницы началась диарея. Мы успели забежать в номер римского отеля, но проблему это не решило. Анастасию продолжало мутить, живот её болел, а во рту ощущалась горечь. Тогда, собравшись с духом, мы пошли искать farmacia. Столица уже погрузилась во тьму, освещённую медово-жёлтым цветом фонарей. Улицы из-за своей ночной пустоты казались огромными каменными коридорами, по которым летал пластиковый мусор. По тротуару, едва не задев нас, развязно прошли две нигерийские проститутки, отчаянно виляя едва прикрытыми платьем бёдрами. «Вот готовый кадр для фильма Феллини, если бы он ещё жил и снимал», – автоматически подумал я и улыбнулся. Аптеки нигде не было видно, и мы решили поспрашивать местных. Завернув во дворик, где от столичного лоска не осталось и следа, мы увидели пожилых итальянок, сидящих на лавочке и о чём-то живо беседующих.
– Синьоры, нам нужна аптека, моя девушка не здорова, – обратился я к римлянкам на очень сомнительном итальянском.
– Кто вы?
– Мы туристы. Попали в трудную ситуацию. Нужна аптека. Понимаете?
– Вы монголоиды?
– Нет, но у меня кавказские корни, а у неё, кажется, еврейские.
– Что вам нужно в такой час? Магазин?
– Нам бы в аптеку, сеньоры. Очень болит живот.
– Вы отравились плохим алкоголем?
– Нет. Съели что-то несвежее. Кажется, это был хот-дог…
– Ели бы пиццу и пасту, голубки. Так вам нужно лекарство?
– Да, очень нужно.
– Заверните за угол этого дома…Там будет лекарство.
– Там будет аптека?
– Да, там вам помогут, продадут лекарство. Деньги есть у вас?
– Да, есть, спасибо.
– Эти монголоиды… Всё время с ними что-нибудь происходит. Глупые, бедные… Вот за этим зданием, налево…
– Спасибо, сеньора!
– Идите, идите… Фабиана, так что там с твоим внуком? Неужели он и правда влюбился в свою учительницу?
Мы отошли от болтливых сеньор на приличное расстояние и, не сговариваясь, рассмеялись. Тогда мы не понимали толком над чем смеёмся. А теперь я могу сказать, что смеялись мы над большим самомнением, твердолобой гордыней, закоренелым провинциализмом и скрытым страхом перед всем новым итальянского и любого другого европейского национализма. Нам, людям нового времени, для которых весь мир казался одной большой комнатой, условно разделённой на зоны, претила любая местечковость.