– Просили вы пожить до Пасхи – мы позволили…
– Виноват, кругом виноват, но такие обстоятельства…
– Потом просили еще на неделю – и опять с нашей стороны без препятствий, потом… а теперь уж май на носу. Помилуйте… Я для себя купил. Надо переезжать…
– Все, все мы перед вами виноваты… Кругом виноваты, и нет оправданий, – перебивал Лифанова Пятищев.
– Ну, то-то, ваше превосходительство. Сознаетесь – мы вами и довольны, и благодарим. А теперь уже покорнейше просим, уезжайте не позже послезавтрого, потому послезавтра мы сами решили переехать и я при себе буду ремонт производить.
– Как послезавтра?! – воскликнула княжна удивленно. – Но ведь это ужас, что он говорит!
Она стала прикладывать к глазам носовой платок.
– Много отсрочек было уж, ваше сиятельство, много… Теперь пора… Всему мера есть… – сказал ей Лифанов.
– Кровопивец! Совсем кровопивец! – проговорил капитан. – Глумится, издевается над женщинами. Лев Никитич! Да чего ж ты-то молчишь перед этим торгашом? Ты, дворянин, бывший предводитель! – обратился он к Пятищеву.
– Успокойся, Иван Лукич… Не раздражайся… Оставь… – перебил его Пятищев и взял у него из рук трубку, которой тот махал. – Он прав, тысячу раз прав…
– И вот все время так… Все время они ругаются и набрасываются ни за что ни про что, словно их что укусило, – огрызнулся Лифанов. – Ну-с, теперь только верхний этаж мне осмотреть. Верхний-то этажик уж у вас совсем подгулял, ваше превосходительство. Запущен, сильно запущен.
– Вот эту комнату еще не смотрели, – указал Лифанову маляр на двери в другой стене.
– А эта комната дочери, – подхватил Пятищев. – Дочь у меня кончила в прошлом году институт. Зиму она жила в Петербурге у тетки, а на Пасху приехала к нам, – заискивающе объяснил он для чего-то Лифанову.
– Можно насчет комнатки-то полюбопытствовать? – спросил Лифанов.
– Пожалуйста, пожалуйста! Вы хозяин. Лидочка! Можно войти?
Пятищев стукнул в дверь. Дверь отворилась. Лифанов и маляр вошли в комнату.
IV
Осмотр дома был кончен. Осмотрел Лифанов и верхний этаж или, лучше сказать, мезонин, где находились спальня самого Пятищева и комната капитана. Капитан не отставал от Лифанова и вверху опять сцепился с ним и стал ему говорить дерзости, так что Лифанов сказал ему, повысив голос:
– Ваше благородие, я ведь терплю, терплю, да наконец и сам ругаться начну!