Наконец не выдержал царь, плюнул в сердцах; ладно, говорит, сдаюсь, пускай по твоему будет – да ведь чего мы с тобою ни делали, ни творили, а ничем, мол, себе в горе нашем не пособили…
Царица же в ответ лишь смеётся да в истерике более не бьётся.
Ну, а тут вскоре и вечер подходит, потом ночь, а затем и полночь наступила и своими тёмными крылами землю-матушку покрыла. Делать нечего, садится Правила в лодочку утлую да выходит шустро во сине море, чтобы рыбоньку половить на просторе. А море-то ишь неспокойное: расходилися волны вольные, ветер буйный вокруг дико свищет – себе жертву, наверное, ищет. Того и гляди лодку, супостат, обернёт и царя-батюшку в пучину окунёт…
Да только не тут-то было – не робкого десятка мужик был Правила! Вот во-первый свой разок совершил он сеточки частой бросок. Погодил маленечко, тянет её, потянет, глядь – а там и килечки жалкой нетути. Раздражнился царина чуток, размахнулся широким плечом и ещё дальше сетёшку ушвыривает. Тянет её назад рукою неслабою, смотрит – ёрш твою переморж! – супротив первого улов-то не бо́льший.
Осерчал тут царь, огневился, подумал зло, что обманула его царица, послала, дура такая, мужа топиться, а он по глупости её и послушал, развесил, что называется, уши. Вознамерился он тогда в третий раз сетку закинуть, а про себя твердее некуда решил: «Ежели опять, значит, не будет ни фига – тут же на берег возвертаюся, да с шутихою этой посчитаюся. Ужо я найду чего ей сказать, мать её лаять, не перелаять!»
Вот тянет царь сетку в последний раз и чует вдруг – ва-а! – чего-то там затрепыхалося. Да так это, значит, сильно! Едва-едва под конец Правила сетку эту вытянул – измотался аж весь нехило. Глядит он глазами выпученными – а там и впрямь рыбина запуталась невиданна. Чешуя на ней с плавниками так золотом и сверкают да светом в темноте отливают. До того блазнят – прямо смотреть нельзя!
Обрадовался царь, раздухарился, гребёт с добычею к берегу что есть мочи, а там его царица дожидается – измаялась она от волнения очень. Показал ей счастливый Правила улов свой дивный, рыбину ту глубинну, Золотое то Перо – бедная Радимила от переживания треснулась даже в обморок. Пришлося царю в лицо ей водицей пырскать, в чувство прежнее возвертать да успокаивать кое-как пытаться, сколь то было возможно.