– Там топлива миль на пятьдесят, – Корхарт развернулся, и Эйдан перехватил мимолётный взгляд коллеги, полный надежды и отчаяния. – Я ещё несколько канистр закинул на спальное место, так как не хочу чтобы этот увалень зря рисковал и увеличивал дистанцию, – Рон осмотрел небо, приложив к глазам руку в перчатке, и добавил: – Если он прав, и буря вернётся, надо до темноты расчистить сваи, иначе нас точно похоронит под снегом.
Быстро надев поляризационные очки, он словно поспешил отгородиться от собственных эмоций; его лицо превратилось в безликую маску, однако в памяти Эйдана застыло искажённое отчаянием лицо Корхарта, который метался по помещению под шум генераторов – тридцатисемилетний полярник, который осознаёт всю безнадёжность своего положения. Эйдан до сих пор испытывал неловкость вспоминая то, как оказался заложником нервного срыва своего более опытного товарища, как вжимался в угол за дверью и как воровато подсматривал за агонией взрослого человека. После того, как Корхарт успокоился (обессилил и сдался) и, вытерев слёзы, ушёл, – Эйдан долгое время стоял за дверью в неудобной позе без движения. Он всё ещё был ошарашен увиденным. Захвачен чужими эмоциями и ошеломлён бездонным отчаянием мужчины; поглощён душераздирающей драмой, к которой оказался случайно причастен, и от созерцания которой ему стало легче. Легче, твою мать! Словно тогда, Корхарт выл и плакал за двоих!
Совсем скоро полностью стемнело. Наглые звёзды вновь оккупировали почерневшее небо и бесстрастно взирали на крохотное людское убежище посреди промёрзшего безмолвия. Слепленные вместе несколько жилых модулей, а также шестнадцатифутовая антенна-мачта, придавали исследовательскому комплексу вид терпящего бедствие судёнышка в бескрайнем океане. Разбуженные слабым ветром лопасти ветряного генератора – ещё живой, но уже смертельно потрёпанный парус посреди седых волн. Даже свет прожекторов по периметру станции выглядел удручающе жалко, воспринимаясь как призыв о помощи, нежели как победа человеческого духа над суровой природой.
Шорох безлюдной трансляции в комнате радиосвязи звучал вкрадчиво и монотонно. Двое мужчин сидели молча, прислушиваясь к электронному шёпоту из динамиков и звукам ветра; пили горячий чай, который раз подряд, и просто молчали. Непостижимая блокада связи сковывала мысли, загоняла в оцепенение и сдавливала грудь тягостным ожиданием. Настроенный на заранее оговоренную Ломаком частоту радиоприёмник лишь злобно шипел, изредка отплёвываясь цифровой помехой. Это означало, что начальник, параллельно попыткам связаться с норвежской станцией, так же, как и в первый раз, безрезультатно пытается пробиться в эфир к своим товарищам сюда – на Коргпоинт, находясь на двадцать миль восточнее. Шорох пустого эфира монотонным голосом озвучил известный уже почти как пару месяцев приговор: связь работает максимум в радиусе пятиста футов!