Эйдан украдкой посматривал на косматое и потрёпанное лицо Рона, благо сам находился в плотной тени крепкого шкафа. Уже с полчаса оба человека с тревогой вслушивались в настойчивые удары ветра за толстыми стенами модуля, которые с каждой минутой становились всё более продолжительными и упругими. Надвигалась буря.
– А я ведь не хотел в этот раз в экспедицию ехать! – подал неожиданно голос Корхарт, глядя в пол. Он поднял глаза и отыскал в полумраке лицо Эйдана. Убедившись, что его слушают, он снова заговорил: – Накануне командировки мы с женой сильно повздорили и я, что называется с горяча… Уехал, чтобы досадить ей – мол, пусть помучается и всё такое! В итоге мучились-то мы оба, пока прощались в аэропорту, а когда объявили мой рейс, так меня ноги вообще перестали держать. Она обнимала и плакала, – и не потому, что мы вроде как помирились, – а потому что ей так же хреново было, как и мне. Представляешь: первый раз за все семнадцать лет моих командировок Пейдж заплакала…
Корхарт замолчал и взяв кружку двумя руками, заглянул внутрь словно хотел разглядеть нечто в клубах пара. Пауза явно затянулась и Эйдану пришлось спросить первое, что пришло ему в голову:
– А как до этого провожала?
– Я не помню, – ответил Корхарт тихо и не сразу. – Я бы сейчас всё отдал, чтобы помнить каждый свой отъезд, понимаешь? Где-то с шутками, где-то с ласковыми обещаниями, которые я начинаю забывать – и это меня чертовски пугает… Неистовый и пьяный секс двух готовящихся на долгое расставание людей, жаркие и тесные признания; часы перед отлётом вместе с семьёй, поездки в Акадию с Итаном и Пейдж – все эти воспоминания сейчас так много значат! Самое страшное, что мне начинает казаться, что эти воспоминание и есть то единственное, что у меня осталось от моей семьи. Стоит мне что-то забыть, хотя бы какую-то мелочь, – и я не смогу воссоздать то, к чему возвращался после каждой экспедиции. Как же я скучаю за ними! – застонал полярник с тоской в голосе, но тут же твёрдо добавил: – Но слёз не было никогда! А тут, на тебе – расплакалась! И тогда мне самому как-то не по себе стало, хоть бери её в охапку и беги домой, – мужчина неожиданно хмуро заглянул в лицо Эйдана и резко бросил: – Но тебе этого не понять, у тебя нет ни семьи, ни детей!
Глядя на измотанного и мрачного человека, Эйдан вдруг остро, и тяжело ощутил его боль и отчаяние, – и тем острее ощутил собственное забвение на краю света. В голосе Корхарта он слышал вой обречённого волка, попавшего в западню и чувствовавшего приближение смерти. Чувство было такое, что надумай Эйдан потянуться к корзинке печений с предсказаниями, то непременно вытянул бы то, на бумажке которого имелось послание: «Вам не спастись!»